Книга Десять десятилетий - Борис Ефимов

Об Утесове можно вспоминать часами, как об изумительном, непревзойденном рассказчике. Для него самого, по-моему, не было большего удовольствия, чем делиться со слушателями различными веселыми историями, анекдотами, байками и, как он выражался, «петрушками». Елена Осиповна, его супруга, бывало, говорила с характерной одесской интонацией:

— Вы спросите, что нужно Лёде? Так я вам скажу: Лёде нужны уши. Ему нужно, чтобы его кто-то слушал. Пускай один человек, пускай тысяча.

…Раз уж речь зашла о кино, мне хочется рассказать о еще одном талантливом человеке. Богато одарила мать-природа Александра Петровича Довженко, щедро соединив в одном человеке и редкостную многогранность таланта, и мужественную красоту внешнего облика. Талантливый в каждом проявлении своей беспокойной, ищущей натуры, движимый неиссякаемым темпераментом и бунтарской неуспокоенностью, Довженко с юных лет был одержим разнообразнейшими планами, увлечениями, проектами. Его все интересует, все трогает, все привлекает. В своей автобиографии он признается: «Мне хотелось как бы разделиться на несколько частей и жить во многих жизнях, профессиях, странах и даже видах».

Такая кипучая творческая переполненность подчас явно мешала Александру Петровичу разглядеть в себе и определить главное свое призвание. Интересы его были столь разнообразны, что порой тянули его к таким далеким от искусства профессиям, как мореходство и разведение рыб. Можно не сомневаться, что при удивительной одаренности Довженко из него мог бы получиться первоклассный капитан дальнего плавания или знатный рыбовод. Однако мне думается, мы должны быть глубоко благодарны судьбе за то, что она подарила нам Довженко-драматурга, Довженко-публициста, Довженко-артиста и объединившего их всех Довженко-кинорежиссера. Неудивительно, что в этой великолепной довженковской многоликости отступил на задний план и несколько стушевался скромный Довженко-карикатурист. Но именно о нем мне, его коллеге по сатирическому жанру, хочется сказать несколько слов.

Незаурядные способности и любовь к рисованию проявились у Александра Петровича в самом юном возрасте. Одно время он, как и некогда молодой Маяковский, серьезно подумывал о том, чтобы стать профессиональным живописцем, и в 1918 году поступил в киевскую Академию художеств. В последующие несколько лет Довженко как будто окончательно определяется как живописец. Он устраивает у себя дома художественную мастерскую и с азартом человека, дорвавшегося до любимого дела, берется за кисть. В своей живописи он, как и во всем, проявляется самобытно и оригинально. Настойчиво и одержимо ищет свои, никем не протоптанные и никем не изведанные пути, экспериментирует, ошибается… учится… переживает удачи и неудачи. Он все делает самостоятельно, не прибегая ни к чьей помощи. Ему трудно, но интересно и радостно работать.

Много лет спустя Довженко вспомнит об этом периоде своей жизни: «…У меня была вера в свою способность и глубокая уверенность, что лет через десять — пятнадцать упорного труда я выработаюсь в хорошего художника». Однако в предвидении будущих благ молодому живописцу-энтузиасту необходимы средства к существованию сегодня. И Довженко решительно берется за более оперативный и доходный жанр — графику. Он участвует в различных литературных изданиях Харькова, создает книжные и журнальные иллюстрации и наконец становится постоянным карикатуристом газеты «Bicтi».

Так случилось, что приблизительно в тот же период (это было время Гражданской войны на Украине) судьба забросила меня в Харьков, где я работал в Управлении агитпунктами Политотдела Юго-Западного фронта. Бывал я и в редакции «Bicтi», куда приносил карикатуры на злободневные темы. Но столкнуться с Сашко (газетный псевдоним Довженко) мне как-то не довелось. А жаль!

Сатирический диапазон Сашко был довольно разнообразен. Из-под его карандаша с легкостью выходили и острые политические карикатуры, и юмористические зарисовки, и дружеские шаржи на литераторов, артистов, критиков — веселые, озорные рисунки, пронизанные наблюдательным лукавым юмором. Нам трудно теперь судить о степени портретного сходства этих шаржей, однако заметим, что среди них имеется и «автошарж» Довженко. По нему вполне можно судить о том, как искусно и безошибочно схватывал художник и внешнее сходство, и внутреннюю психологическую характеристику. С удивительной точностью передан в автошарже сосредоточенный и пристальный взгляд Довженко, запечатлены его упрямо наклоненная вихрастая голова, независимая осанка. Это человек, способный твердо отстаивать свое мнение.

Среди политических рисунков Довженко особый интерес представляют иллюстрации к «Истукреву» (сатирической «Истории украинской революции») писателя-юмориста Котко. С презрительной насмешкой изображает Сашко пресловутого «головного отамана» Симона Петлюру, удирающего огромными заячьими прыжками… Он спасается от гнева украинского народа («Бигун Петлюра»). А вот и другой «бигун» — Деникин, забравшийся от страха в некий ночной сосуд, из которого только и виднеется, что пышный генеральский эполет.

Не менее выразительны и другие карикатуры Сашко, изобразительный язык которых по-народному грубоват, но зато предельно выразителен. Довженко-карикатурист не ставит себе целью корректно иронизировать, он не прибегает к тонким намекам и изысканным комическим метафорам. Нет! Его простой, лишенный околичностей, прямой и беспощадный юмор метко бьет по цели.

Довженко не стал политическим карикатуристом. Его властно притянул к себе кинематограф, искусство динамичное, таящее огромные возможности. Кстати сказать, Довженко, по его собственному признанию, пришел в кинематограф с намерением ставить комедийные фильмы, и прежде всего остросатирические. Рассказ о первых шагах его в искусстве мне хочется дополнить небольшим воспоминанием более позднего времени.

Где-то в начале 30-х годов Роман Кармен, впоследствии известный кинематографист, с которым мы дружили, пригласил меня к себе домой на маленькое семейное торжество: его ребенку исполнилось полгода. Впрочем, «к себе домой» — это не совсем точно сказано, потому что своей жилплощади у Кармена тогда еще не было. Вместе с молоденькой прелестной женой они жили в уставленной бесчисленными книжными шкафами квартире ее отца — видного партийного деятеля Емельяна Ярославского. Гостей было немного, кроме меня, еще только двое. Это была уже тогда хорошо известная, а ныне, можно сказать, легендарная чета — Александр Довженко и Юлия Солнцева.

За маленьким столом со скромным угощением было удивительно симпатично и душевно. Юлия Ипполитовна рассказывала разные забавные истории, Кармен живо и остроумно описывал отдельные эпизоды знаменитого Каракумского автопробега, в котором он незадолго до того принимал участие в качестве кинооператора. Наша беседа, наверное, так и прошла бы до конца в духе непритязательного и веселого застолья, если бы Довженко не был Довженко — патетическая приподнятость и философская романтичность были свойственны ему не только в творчестве, но и в жизни. Он задумался, внимательно поглядывая на молодых супругов, и наконец, слегка нахмурившись и ни на кого не глядя, заговорил:

— Я что сказать хочу… Вот они сидят тут… Молоденькие… По сути, совсем еще дети… А ведь у них тут за стеной, рядом, уже свое малое дитя спит… Крохотное существо… А ведь уже человек! Так это ведь есть наше новое поколение! Наше грядущее! И кто, как не мы, старшие, в ответе за него перед страной. Перед историей! И если мы все… Все!.. Если мы не обеспечим, не охраним таким вот малышам счастливую жизнь на земле… счастливую жизнь!., то зачем мы тогда, спрашивается, живем на земле? Зачем?! — Он поднял рюмку с вином. — Так пусть же они, молодые, будут счастливы. И дитя их счастливо. Иначе и быть не может и быть не должно!