Книга Карантин - Грег Иган

Поначалу мои слова до нее как бы не доходят, но мало-помалу логика того, что я говорю, начинает преодолевать ее шок и оцепенение от возведенной на себя вины. Когда я дохожу до встречи с Лаурой в хранилище, передо мной опять прежняя По Квай.

– Значит, она вдула снотворное обратно в баллончик? – Со слабой улыбкой она кивает. – Все правильно, нет схлопывания – нет и асимметрии времени.

– Лу говорил то же самое.

– Лу? Когда?

– Я до этого еще не дошел.

Насколько ей известно, в ночь моего проникновения в МБР никаких бомб никто не находил. Утром Ли Хинь Чунь сказал ей, что я исчез. Может быть, от нее решили все скрыть. Впрочем, столь же вероятно, что Лу сам устроил мое схлопывание, а мне в очередной раз наврал.

Когда я рассказываю, как амебы оказались на свободе и как я неожиданно остался жив, она говорит:

– Думаю, ты напрасно обвиняешь твое размазанное «я». Как оно могло сопротивляться существу, которое сильнее в двенадцать миллиардов раз?

– Что ты имеешь в виду?

– Всю планету, размазанную человеческую расу.

– Но они же не были размазаны и до сих пор еще не... По крайней мере, не вся планета.

– Конечно, но если они будут размазаны или могут быть размазаны – неужели ты думаешь, что они не в состоянии выбрать свое прошлое? Неужели сплав из двенадцати миллиардов «я» не смог бы пробить себе путь к существованию, чего бы это ни стоило? Твои виртуальные «я», которым удалось помешать Лу разбить колбу, должны были схлопнуться так, чтобы это не повлияло ни на кого другого. Но те, которые потерпели неудачу, должны были подсоединиться ко всему этому. – Она взмахивает рукой, показывая на окружающий нас хаос. – По воле по крайней мере нескольких тысяч размазанных людей. Все это само нашло способ произойти, а ты просто был частью этого, вот и все.

– Понимаю.

Теперь мое «освобождение» от мода верности и от «Карен» выглядит совсем смешно. Я тот, кто я есть, только потому, что послужил проводником этого апокалипсиса, неисправной линией, через которую размазанное человечество будущего сумело вызвать себя к жизни.

В толпе происходит нечто новое – люди начинают собираться группами. Некоторые просто берутся за руки или стоят рядом, но другие в буквальном смысле сливаются. Подавляя панику, я отворачиваюсь. Я не могу на это смотреть. Пока не могу.

Цепляясь за последнюю ниточку нормальности, я начинаю просить прощения у По Квай за то, что так долго обманывал ее. Она только отмахивается:

– Какое это имеет значение теперь? Я понимаю, ты сказал бы мне правду, если бы не мод верности...

– Но я же не сказал тебе правду. Какая разница, что я мог бы сделать. У меня только одно прошлое. Я должен... отвечать за него. Я должен востребовать его, сделать его моим.

Она смеется:

– Ник, все кончено. Какая теперь разница?

– И я подлец, что использовал «Ансамбль», я же тайком проникал в твой мозг... Она устало качает головой:

– Ты не проникал в мой мозг. Я делала то, о чем ты просил, только и всего.

– Что?!

Она пожимает плечами:

– Я плохо помню, обрывками. Я думала – точнее, знала, что это мне снится. Мы не раз сидели с тобой вместе и смотрели на игральные кости, и я заставляла их падать так, как ты хотел – и знала, что это невозможно. Но ты ведь ничего этого не помнишь, правда?

– Не помню.

– Ладно. – Она отворачивается.

Я поднимаю глаза к небу и вижу звезду. Пока я успеваю сказать об этом По Квай, рядом с первой звездой загорается вторая. Через минуту По Квай говорит:

– Какие они бледные. Я всегда думала, что они гораздо ярче.

Толпа затихает. Все как один смотрят на небо. Звезды раздваиваются, множатся, заполняя собой все небо, именно так, как мне однажды привиделось на дежурстве в прихожей. Могла ли размазанная раса дотянуться так далеко в прошлое? Неужели мои состояния выбирались уже тогда?

По Квай охватывает дрожь. Я шепчу ей какую-то утешительную чепуху, беру ее за руку. Она говорит:

– Я не боюсь. Просто я не готова. Останови это, пожалуйста, я еще не готова.

Толпа начинает расплываться. Отдельные клетки распадаются, меняют форму, все увеличиваясь в размерах.

В просветы между клетками я вижу одиноко идущего человека. Карен оборачивается, смотрит на меня, слегка хмурится, словно я отдаленно напомнил ей какого-то знакомого. Затем она поворачивается и уходит.

Через все небо вспыхивает звездная дуга. Я встаю, продолжая крепко держаться за По Квай, поднимаю ее на ноги и тащу вместе с собой вперед.

На краю толпы я в нерешительности останавливаюсь. Текучие формы, напоминающие людей, продолжают сливаться друг с другом. По Квай вырывается. Я отступаю. Карен в последний раз мелькает вдалеке, удаляясь, но я почему-то не могу пошевелиться.

Я поднимаю глаза к Небесам; небо становится совершенно белым.

Эпилог

В течение недели я ищу ее, перебираясь из лагеря в лагерь. Предполагается, что все, кто находится в лагерях, зарегистрированы в центральном компьютере, но она могла из осторожности зарегистрироваться под чужим именем.

В то первое утро, глядя на развалины, оставшиеся после кровавой бойни, я не верил, что помощь когда-нибудь придет. Ни воды, ни транспорта, ни электричества, еды не больше, чем на день. И миллион гниющих на улице трупов. Я не сомневался, что вся планета выглядит так же, и нас ждет голод и холера. Когда в парке Коулун начали приземляться вертолеты, я чуть не перерезал себе вены – я думал, что это опять какое-нибудь чудо и все начинается сначала.

Похоже, эпидемия не распространилась за пределы города, или по крайней мере те версии, где это произошло, не реализовались. Может быть, население земного шара и размазалось, но чистое состояние, которое было в конечном счете выбрано, ограничило район бедствия Нью-Гонконгом. Если в Лондоне или Москве, Калькутте или Пекине, Сиднее или даже Дарвине и были чудеса, от них не осталось ни следов, ни воспоминаний. Наверное, последствия были минимально возможными из тех, что не противоречили последнему моменту определенного прошлого – последнему моменту, когда все и всюду были еще схлопнуты.

По Квай сначала путешествовала вместе со мной, но на третий день она встретила свою семью. Мне кажется, мы оба были рады, что приходится расстаться. Я точно знаю, что в одиночку гораздо легче думать, что ты такой же, как все – оглушенный, ничего не понимающий, случайно уцелевший.

«Ничего не понимающий» – понятие относительное. Вряд ли я когда-нибудь узнаю, почему размазанная человеческая раса, положив столько усилий, чтобы появиться на свет, прикоснулась наконец к бесконечному пространству за пределами Пузыря – и отшатнулась. (Наверное, не по своей воле. Наверное, ее заставили вернуться. Вмешались создатели Пузыря, и... Впрочем, если судить по посланцу Лауры, такого быть не могло.) Но если размазанное человечество не вынесло – неважно, по какой причине – того, с чем оно столкнулось за пределами Пузыря, у него не оставалось другого выхода, кроме самоубийства. Кроме схлопывания в состояние, из которого оно не смогло бы появиться вновь. Размазывание – это экспоненциальный рост, безграничное увеличение. Альтернатива этому одна – устойчивая и однозначная реальность. Середины быть не может.