Книга Амальгама 2. Тантамареска - Владимир Торин

Фон Дассель ничего не отвечал, да, собственно, он и не мог ничего ответить. Алексей помассировал руки в том месте, где остались следы от наручников, которые с пленников сняли, когда привели в эту комнату.

Вдруг тяжелая бронированная дверь открылась и в комнату вошли сначала два бойца с автоматами наперевес, затем генерал Верхотуров, а следом за ним Иван Иванович с Платоновым.

Верхотуров оглядел комнату, пленников и проговорил:

– Я могу вас обоих прямо сейчас здесь расстрелять. Могу отправить в контору для возбуждения уголовного дела. Да много чего могу сделать. Но я хочу во всем разобраться. Если мы договариваемся вести себя тихо и говорить только правду, мы сядем здесь и все обсудим. Но только в случае, если вы обещаете не делать никаких резких движений. Вы обещаете?

– Да, конечно, – заговорил Алексей, но осекся, так как увидел, что Верхотуров смотрит на фон Дасселя и ждет ответа именно от него. Рыцарь помолчал немного, а затем кивнул.

– Ну, вот и славно, – с облегчением сказал Верхотуров и бросил солдатам: – Оставьте нас, пожалуйста.

Бойцы забросили автоматы за спину и вышли из комнаты, закрыв дверь.

Верхотуров сел за стол напротив фон Дасселя и пригласил присесть своих спутников, одновременно представляя их:

– Это Иван Иванович Сидорчук, вы, Алексей, его знаете, поработали вместе уже, насколько я понимаю. Сергей Васильевич Платонов, тоже ученый, человек, отлично разбирающийся в человеческих сновидениях. Меня зовут Валерий Константинович Верхотуров. Собственно, я за вами охоту и устроил.

– Да уж это мы поняли, – сказал Алексей и тоже присел к столу.

– Ну, молодой человек, рассказывайте, – обратился Верхотуров к Алексею.

– Да, конечно. Я расскажу. Мы вместе с Иваном Ивановичем занимались здесь тем, что проникали в человеческие сны. Вы, наверное, это знаете.

– Молодой человек, мы все знаем, давайте по существу, – перебил его Платонов.

– По существу – вот! – Алексей снял с руки электронные часы и положил их на стол. – Эти часы отмеряют, сколько еще осталось жить человечеству. Я получил их от Михаила Рудика, который в небе сражался с драконом.

Лежащие на столе часы бесстрастно мигнули: «02:23:09».

– Угу. В небе. С драконом, – как-то задумчиво и, кажется, совсем без издевки, повторил Иван Иванович.

Тут встал фон Дассель и подошел к доске. Взял красный фломастер и написал в центре доски корявыми буквами слово «ненависть». Потом опять сел и посмотрел почему-то на Сергея Васильевича. Платонов тут же ответил:

– Правильно ли я понимаю, что вы говорите о том, что в нашем обществе индекс взаимной ненависти и нетерпимости достиг какого-то предела?

Фон Дассель энергично кивнул.

– А знаете ли вы, что не только мы, но и наши американские партнеры, – заговорил Верхотуров, особенно напирая на это слово – «партнеры», потому что именно так говорил российский президент, – тоже очень активно разрабатывают тему проникновения в человеческие сны? Почему же вы считаете, что именно нам нужно что-то делать, чтобы спасти человечество, а им – нет?

Алексей открыл рот, чтобы ответить, но в этот момент дверь открылась и в комнату влетел возбужденный подполковник Смирнов. Верхотуров посмотрел на него вопросительно, а Смирнов как-то очень значительно показал глазами куда-то вверх:

– Валерий Константинович, вас к телефону.

– Прошу меня извинить, – Верхотуров поднялся и направился к двери, – поговорите здесь без меня пока.

Стоило ему выйти, как с другой стороны двери к нему подлетел офицер связи и, отталкивая Смирнова, возбужденно протянул архаичную телефонную трубку с большой антенной:

– Товарищ генерал, это Верховный Главнокомандующий. Звонок прямо с заседания Совета безопасности. Вы там на громкой связи.

– Слушаю, Верхотуров, – осторожно произнес генерал в трубку, и, по мере того, что он слышал, лицо его принимало изумленный вид. – Так точно. Всех взяли. Девушку – нет. Так точно… Но ведь Гаэта… Так точно, понял. С кем говорили? – Здесь Верхотуров изумился еще больше. – Ясно. Нет, они тоже не знают. Так точно, сделаем все возможное. Есть…

Верхотуров отдал трубку офицеру и некоторое время стоял как вкопанный, ошеломленный услышанным. Потом оглядел стоящих у двери офицеров, бойцов спецназа, молча повернулся, открыл дверь и вошел в комнату для заседаний.

В комнате ничего не изменилось. Алексей и Платонов о чем-то переговаривались, но тут же замолчали и вопросительно посмотрели на Верхотурова.

– Значит, так, – Верхотуров сел и оглядел присутствующих. – Лаборатория в Гаэте ликвидирована. Президент Соединенных Штатов только что звонил по этому поводу нашему президенту. Необходимо предпринять срочные меры: похоже, действительно, надвигается катастрофа… Иван Иванович, мы можем обесточить наш компьютер и немедленно свернуть проект?

– Да, конечно, – с готовностью ответил Иван Иванович. – Мы это давно сделали, но, кажется, этого недостаточно.

– Что еще нужно?

– Валерий Константинович, нужно то, о чем мы не успели договорить. Любовь, – напомнил Платонов.

– Любовь, любовь, – пожевал губами Верхотуров, – я в этом ничего не понимаю… – И тут же почувствовал, что кривит душой, потому что память тут же услужливо нарисовала ему в воображении сцену у костра, кода ему пришлось общаться с императором Нероном и старцем Федором Кузьмичом.

– Мне кажется, что любовь – это ключ, способный открыть дверь непонимания. Это то, что может катастрофу предотвратить. Только я пока не понимаю, как, – сказал Платонов и сцепил пальцы рук.

За столом, также сцепив пальцы рук, сидел фон Дассель и, кажется, молился, что-то шепча и глядя в потолок.

– Знаете, у меня есть одна гипотеза, – задумчиво произнес Иван Иванович, – лаборатория в Гаэте возникла в том месте, где был монашеский орден Святого Петра. Потом его запретили.

– Ну да, у них еще эмблема – крест такой перевернутый, – добавил Платонов.

– Вот именно! А знаете, почему он перевернутый?

– Конечно. Потому что Петра распяли на перевернутом кресте. Так же, как Андрея – на косом кресте. Поэтому перевернутый крест называется петровским, а косой – андреевским.

– Это понятно. Но не кажется ли вам, что все гораздо глубже?

– То есть?

– Христос проповедовал любовь, Петр о любви не говорит никогда. Христос говорил о всепрощении, а Петр с ножом бросился на солдат, пришедших в Гефсиманский сад арестовывать Христа.

– Да, там было что-то про ухо… – проговорил Платонов.

– Да, он отрезал ухо одному из солдат и, пока Иисус не потребовал бросить нож, готов был сражаться. И когда Нерон распял Петра, тот продолжал на Нерона ругаться, грозил ему небесными карами, а вовсе не молил о всепрощении. То есть распятие вверх ногами – это знак. Знак полной противоположности основным теориям Иисуса Христа и в первую очередь любви.