Книга Тихая Виледь - Николай Редькин

А один очень уж большой – купцу… Запамятовала фамилью, Собашников, по-моему. Он стоял сразу за калиткой, слева от парадного входа. – Она подняла голову. – Вот и колокольни нет! А какой звон был у Покровской церкви, Настя! Это мне тебе словами не передать. Это слышать надо было. Звон-от говорил о богатстве прихода: жертвовали люди для колокола, и делался он из дорогого металла… Самый-то большой, басовый, весил, поди, пудов триста. В центре площадки висел. А колокол-баритон – в южном боковом окне, что смотрело в сторону реки. И звонарь управлял ими с помощью доски. К языку колокола привязывалась веревка. Звонарь стоял на доске, а в его руке – веревки для управления другими колоколами. Были там колокола-альты, дисконты… Если мне память не изменяет, шестнадцать колоколов. Когда нужно было, звонарь нажимал на доску, и баритон подавал свой голос…

– Откуда вы все это знаете? – удивился Алексей, внимательно слушавший Василису.

– Так ведь я дочка священника. Правда, много лет я об том и говорить боялась. – Она тяжело вздохнула и опять подняла глаза к небу, словно пыталась увидеть колокольню в белых облаках причудливой формы, что висели сейчас над крышей церкви. – Я ведь еще сама звонила в эти колокола…

– Да вы что!

Настю радовал искренний восторг Алексея.

– Так ведь в пасхальную неделю всем позволялось… И звонаря я помню, Фирсом звали… – Она повернулась к Насте. – А вы славно поете. Слушала я вас и вспоминала нашего дьякона. Николаем Николаевичем его звали. Как он пел! Я бы дорого дала теперь только за то, чтобы постоять в нашей церкви и послушать Николая Николаевича…

Теперь же Василиса уже за то благодарила Бога, что церковь начали восстанавливать, отреставрировали нижний этаж, где и проходили богослужения.

IL

Борис отказался ехать автобусом. Он привык возвращаться на родной угор не окружной машинной дорогой, а полем, лесом, через Портомой, – той до боли знакомой ему дорогой, по которой в былые времена ездили на конях. Он всегда шел на родину пешком.

От куста к кусту. Возвращался. И сегодня он не хотел изменять привычке. И каково же было его удивление, когда он, выйдя из села на берег реки, увидел празднично одетых людей на деревянном мосту, на дороге, что вела к Заднегорью.

Он бросился догонять их. Пересек реку, миновал поле, луг. Прислониху с единственным домом. Свернул в лес на малоезженую дорогу.

Дети бежали впереди взрослых, о чем-то радостно перекликаясь, оглашали лес звонкими голосами. Борис старался не отставать от этих счастливых, оживленных людей. Лишь у Портомоя он задержался, чтобы перевести дух. Ему казалось, что ручей, притихший на полстолетия, сейчас вдруг зажурчал, зашумел веселее, смелее – в полный голос запел свою вечную песню, словно обрадел многочисленным гостям, переходившим его по камням, обласканным им. От осмелевшего Портомоя люди поднимались вверх Подогородцами по дороге, уходящей в синее небо. И вот взошли они на родной угор и огляделись.

У кедра уже стояли машины и автобус. Толпился народ. Лидия Ивановна отдавала какие-то распоряжения.

Брат ее, колхозный электрик Илья, которого все звали просто Иваныч, – невысокий, очень живой, приветливый мужик, – крутился на временной сцене, сколоченной из досок, налаживал аппаратуру.

Настя говорила что-то ему и кричала гостям, поднявшимся на угор, чтобы они подходили к кедру. Но гости, не слушая распорядительниц праздника, разбрелись по деревне, по всему ее пространству (трава еще не была высока). Каждый норовил отыскать окладники своего дома, погреба, бани, амбара.

Дарью (она сейчас была в центре внимания) переспрашивали, действительно ли здесь стоял их дом (некоторые не узнавали родные места, изменившиеся за десятилетия). И Дарья указывала, где именно и куда окнами стоял тот или другой дом, и все дивились цепкой ее памяти…

L

Нина Осипова, высокая, статная старуха, приехала в края родные с сыном Иваном.

Ему было за шестьдесят. Но выглядел он молодо.

В Покрове они остановились у Дарьи.

Нина лет десять не приезжала в родные края. А Иван никогда не был здесь. Ему все было в диковинку.

– А где тот дом? – спрашивал он мать. И она показывала тот самый дом.

– А все говорят, что это школа. – Иван внимательно разглядывал обшитый вагонкой дом. Вывеска школы валялась у стены справа от крыльца.

– Так дураки его в школу переделали, вроде Степки Егоршина. Где он, Степка-то, не кажется народу…

Федор Степанович, возившийся неподалеку у своего уазика, слышал Нину, прямую на слово, но ничего не сказал в ответ.

Немощный старец Степан Егорович (он чувствовал себя все хуже) наотрез отказался ехать на День деревни, хотя Федор Степанович предлагал ему машину.

– Тот самый дом, Иван. Только нет русской печи, на которой мы с тобой от мороза спасались.

Иван качал головой – не верил, что когда-то их с матерью из этого дома выгоняли.

– А ты, говорят, каждое лето в деревне живешь, – кричала Нина Борису, сидевшему на чурке под высокой поленницей своего недопиленного дома. – На рыбалку, говорят, ходишь. Есть ли язята в реке? Али всех переморили «химией» да сплавом?

– Есть, Нина, есть. – Борис с удовольствием разглядывал эту высокую, крепкую старуху с крупными чертами лица. – Только не так много язят-то, как в те годы, когда вы за ними с Захаром плавали… – И добавил, что бедным крестьянам нынче, слава Богу, «химию» покупать не на что и на поля они ее не вносят, а сплав леса по реке прекратили в прошлом году.

– Ну вот, – обрадовалась Нина, – не было бы счастья, так несчастье помогло. Так когда поедем за язятами-то?

– Не забыла ты наше «токание» да «окание».

– Чего ты такое говоришь, Борис Ефимович! Разве можно забыть… – И она сердечно похвалила его за то, что сыновей своих он на родину привозит. – А Алексей-то твой, гляжу, семьей здесь обзавелся. Какую девку взял! Как она мне Полю напоминает… – И посетовала Нина на жизнь свою и судьбу, что не довелось ей ребят своих привозить на родину из далей сибирских.

От избушки Нефедка Гомзякова к ним неровной походкой шла Василиса.

– Дай-ко мы с тобой пообнимамкаемся, Нинушка. – Они обнялись. – А силушка-то в тебе еще есть…

– Какая силушка! Вон и Борис за язятами не берет…

– Да он, видать, боится тебя, – добродушно смеялась Василиса, знавшая, что деревенские мужики побаивались Нинку: сильной и сноровистой она в молодости была, сама зароды метала, крыши наравне с мужиками крыла. А могла иного охальника одним ударом наземь опрокинуть.

– Да вроде как не из пужливых был Борис-от, сын Ефимков… – смеялась и Нина, глядя на хмурящегося сына Ефимкова.

Василиса расспросила, как ее братья и сестры в Сибири живут. Давно письма от них нет.