Книга Философия возможных миров - Александр Секацкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Любопытно, что в низовой конспирологии, с которой всем присутствующим здесь коллегам постоянно приходится иметь дело, подлинную власть над миром частенько приписывают Рокфеллерам и Ротшильдам, которые якобы подчиняют своей воле народы и правительства. Но совершенно очевидно, что как раз подобные человекоорудия, возникающие и исчезающие, совершенно не принадлежат самим себе. Они – это “Пальцы”, если воспользоваться образом из популярной книги Вербера “Муравьи”, там муравьи как раз считают, что Пальцы, которые их периодически давят, и есть самые опасные, воистину всемогущие враги…
Ну и не в последнюю очередь на близость собственного окончательного воплощения мамоны указывает стремительно развивающаяся “монстрология”. Она должна подготовить к лицезрению восставшего из всех метаморфозов Хозяина без обморока и без отвращения, и Голливуд уже не одно десятилетие сосредоточен на решении именно этой задачи. Пожалуй, уже недолго ждать появления новой пословицы “ Ты прекрасен, как настоящий монстр” – и для мамоны это будет знак, что пора.
Словом, приходится признать, что сама среда человеческого в значительной мере отравлена. Внутренний мир огромного количества людей инфицирован транспсихическим возбудителем, призванным обеспечить беспрепятственный метаболизм денег, – им поражены фантазия, воображение, воля, отравлены дружество и близость. Но подробное рассмотрение картины – не моя задача. Важно обратить внимание на силы сопротивления, которым предстоит ответить на вопрос “что делать?”. Понятно, что крайне важно отдавать себе полный отчет в происходящем. Если враг лишен иновидимости, то, несмотря на все его могущество, у человечества есть шанс. Всем известна локализация, мы можем правильно определить источник прогрессирующей социальной и психологической интоксикации.
Вот она, Улитка-Америка, затерроризировавшая и загипнотизировавшая большую часть мира. Поскольку эта резиденция мамоны идентифицирована, силы сопротивления могут попытаться провести ту или иную операцию. Вот Улитка гипнотизирует мир своими торговыми башнями, где сидят двуустки, призывающие мамону, – подрыв этих башен-близнецов был чем-то вроде буквального прочтения призыва дать чудовищу по рогам, то есть самым ярким символическим жестом нашего столетия. Но он, разумеется, не достиг и не мог достигнуть цели. Да, безусловно, необходимо “снести Башню”, освободив еще жизнеспособный организм от паразитов, и крепнущая во всем прозревающем мире фоновая ненависть к Америке может в этом помочь.
И все же я думаю, что решающая роль должна принадлежать самим американцам, которым и предстоит отстранить от власти обезумевший политический класс, почти сплошь представляющий собой сегодня инквизицию мамоны, и остановить денатурацию, прекратить расчеловечивание. По правде говоря, я не совсем представляю, как это может быть сделано, но другого шанса у человечества нет. Pax Americana должен быть разрушен – лишь после этого может начаться реанимация души фаустовской цивилизации, витрификация человеческого в человеке. Только потом могут быть разработаны и действенные превентивные меры на индивидуальном уровне. Если признать бабломанию чем-то вроде опасного заболевания, а не злым умыслом жлобов и скупых рыцарей, то насущные меры станут понятнее. Скажем, предотвращение чрезмерной концентрации денег у отдельного индивида, избавление некоторых сфер человеческого присутствия от коммерческой составляющей в тех случаях, где это необходимо и возможно. Исцеление, оздоровление является делом трудным, чреватым рецидивами, даже после избавления от паразита. Но и метафизика могла бы помочь восстановить силу прямого обещания, затруднить его конвертирование в долговые обязательства и далее в денежные знаки.
Наконец, поскольку деньги остаются самым эффективным стимулятором и проводником человеческой энергии и до тех пор, пока в этом качестве заменить их нечем, распорядители крупных сумм все равно будут возникать – и над ними соответственно дамокловым мечом будет висеть угроза расчеловечивания, общество должно взять на себя призыв в орбитальную баблонавтику. Каждому претенденту придется объяснять, что он потеряет, став добровольной жертвой, носителем и обладателем огромного состояния, ему нужно будет наглядным образом объяснять, как пострадают его воля, воображение и его свобода. Но кому-то придется брать на себя этот груз до тех пор, пока деньги должны работать. Ясно, что это будут не Рокфеллеры и не Ротшильды, это будут герои, подобные тем врачам, которые прививали себе оспу и другие опасные болезни, чтобы избавить от них впоследствии остальных. Да, таков тяжкий крест орбитальной баблонавтики, но что делать – я готов взвалить его на себя.
Спасибо за внимание».
Эффекты времени
Если внимательно читать настоящую, хорошую литературу (почему-то особенно детскую!), можно натолкнуться на важные открытия в области физики и метафизики. Здесь я хочу показать, как могут быть использованы идеи и образы Хармса в продумывании, а возможно, и в решении одного из важнейших философских вопросов: проблемы времени и причинности. Собственно, я пытаюсь, вынося за скобки весь биографический и даже герменевтический контекст, напрямую привлечь к делу Иммануила Канта, Даниила Хармса и китайских даосов. Мне представляется, что такой подход проливает свет на проблему соотношения причинности (каузальности) и времени вообще.
Чтобы разобраться с источником возникающих здесь трудностей, потребуется разветвляющийся ход мысли, поскольку тема «Причинность и время» многогранна и крайне запутанна. Прежде всего: в чем смысл привилегированности той группы моментов времени, которые составляют причину? Чем они отличаются от любой другой последовательности моментов того же самого времени? Кант пытается апеллировать к временному порядку, но разве прочие совокупности моментов беспорядочны? Явления, как бы мы их ни понимали, связаны, конечно, причинно-следственной цепочкой, но это не единственная форма упорядоченности. Дело в том, что речь, по существу, идет лишь об одной разновидности причин – о причинах изменчивости, в этом пункте Кант примыкает к традиции Вольфа, а в конечном счете и к платоновской идее.
Согласно этой традиции только изменчивое подлежит объяснению, неизменное же не нуждается в объяснении, во всяком случае, не предполагается, что неизменность неизменного требует какой-либо действующей причины. Тезис о том, что существует не только причина всякого изменения, но и неизменность должна иметь свои причины (то есть продолжающееся пребывание в неизменности), связан прежде всего с именем Анри Бергсона, хотя схожие мысли мы можем найти и у предшествующих мыслителей – у поздних схоластиков, у Декарта, в философии Хабада. В самом деле, почему пребывание в неизменности мы должны считать меньшим чудом, чем произошедшее изменение? Уже сама первичность неизменного вызывает сомнения. В большинстве космологий, включая ветхозаветную, стабильность представляет собой результат или итог демиургического вмешательства в исходную невразумительность дотворческого состояния мира. Извлечение хороших форм из бесформенности как раз и составляет саму суть творческого преобразования мира[65].
