Книга Суперанимал - Андрей Дашков

Сегодня сестричек не было слышно – ни ангельского пения, ни сумасшедших воплей. Между тем луна всплывала над заброшенным дичающим парком. Лоун уже знал, что безумная Сальвати чаще всего воет именно на полную луну. Окрестные жители из числа самых темных поговаривали про оборотня. Кажется, на их убогое воображение повлияла старая легенда, распространенная в здешних местах. Во всяком случае, Лоун боялся чего угодно, только не клыков голодной волчицы.

Он открыл изящную дверь на бесшумных петлях, словно созданную для проникновения любовника, и замер на несколько секунд. Лунный свет падал в спальню через два высоких окна. На полу образовались искаженные силуэты двух сияющих башен. Дез сидела в кресле с открытыми глазами. Лоун не сомневался, что она не меняла позу уже несколько часов и не изменит до утра, если не случится ничего из ряда вон выходящего. К этому пора было привыкнуть, но при виде «отдыхающей» Дезире Лоуна всякий раз сковывал ледяной панцирь.

Его бессонница ее нисколько не беспокоила. Он глядел в ее опустевшие глаза, которые превратились в миниатюрные лунные моря. Чернота вытекла из них, и теперь они как будто были равномерно припорошены золотистой пылью. Он пытался понять, что означает этот ее не-сон, эта бессознательность, это отсутствие. Может быть, вместе с нею изчезал гнетущий, подавляющий бег времени, переставали действовать законы обыденной жизни, подлунный мир выворачивался наизнанку, выставляя напоказ свое кишевшее демонами чрево, и паутина черной магии затягивала звенящую от тревоги и восторга ночь…

Волшебное состояние. Такое впечатление, что даже мертвые предметы участвуют в тайной оргии, но чтобы проникнуть за незримый занавес, надо стать лунатиком, забыть обо всем, забыть о прежней жизни и о том, что существует день и солнечный свет. Сомнамбулы – летучие голландцы ночей – проплывали мимо Лоуна в океане тьмы; он ощущал их присутствие, движение их теней, похожих на облака в черном беззвездном небе; стены и земная твердь не были для них преградой; они свободно скользили, не заходя в гавани реальности и держась вдали от оживленных трасс, по которым ползли неуклюжие лайнеры обычных человеческих сновидений…

Он вернулся к себе и прижался лбом к зеркалу, чтобы ощутить прохладу и твердость стекла. Ему показалось, что лоб проваливается в податливую прозрачную массу, и Лоун инстинктивно отшатнулся. «Началось! – подумал он, охваченный легкой паникой, но одновременно испытывая неописуемую радость. – Или я наконец сошел с ума, или мир впервые изменился наяву…» В любом случае искажение обещало приключение. Странствие без всякой химии.

Вырвав голову из желеобразного зазеркалья (первая маленькая победа? – сегодня кому-то определенно не удастся полакомиться деликатесом из его мозга!), Лоун наскоро натянул джинсы и майку, надел кроссовки и вышел в длинный изгибающийся коридор, стены которого были явно перегружены старыми картинами. Большинство полотен потемнели от времени. На них падал лишь слабый, дважды отраженный от стен свет лампы, горевшей где-то на лестнице.

За первым же поворотом Лоуна ожидал сюрприз. Навстречу ему крадучись шел мужчина в нелепой полувоенной одежде, вооруженный как минимум пистолетом и ножом. Человек двигался совершенно бесшумно. Лоун отпрянул за угол, однако незнакомец обладал куда более быстрой реакцией. Через мгновение он уже не был и незнакомцем – Лоун разглядел и узнал его лицо, заросшее многодневной щетиной и отмеченное нездоровой бледностью. Прежде чем от этого лица осталась половина, Лоуну показалось, что человек потянул носом воздух, словно принюхиваясь к чему-то. Потом произошло нечто странное. Белое пятно было пересечено плоскостью стены – так луна прячется за башню. Еще через мгновение оно исчезло целиком.

Лоун ухмыльнулся. Дез оказалась права. Чертовски забавное место! Может быть, она не ожидала такогооборота событий, но в этом и состояла особая прелесть. Лоун был уверен, что скучать не придется.

Итак, он видел, как его двойник прошел сквозь стену. Точнее, сквозь холст. Громоздкая рама со свинцовым отливом почти достигала пола. Внутри этой рамы (магической двери? турникета?) был портрет человека, изображенного в полный рост и в натуральную величину.

Не испытывая ни малейшего опасения, Лоун приблизился к портрету, пригляделся повнимательнее и даже дошел до такой вульгарности, что потрогал пальцами растрескавшийся лак. На уровне ощущений реальность осталась непоколебимой.

Мужчина на портрете был предком сестричек, погибшим еще в Третью мировую. Он чем-то смахивал на Лоуна, как, впрочем, и на бледного призрака, таскавшегося по замку с пистолетом. По правде говоря, призрак обладал куда большим сходством с прежним хозяином (или пациентом) этого чудесного сумасшедшего дома. Насколько Лоун мог судить, их лица были почти идентичны. Фигуры тоже, если мысленно отбросить одежду и оружие.

На физиономии у предка просматривались явные признаки вырождения. Художник наверняка польстил оригиналу, тщательно выписав третий глаз и наделив его пронизывающим взглядом. Зато два других были подернуты мутной пеленой идиотизма. Лоун безошибочно подмечал такие нюансы.

Вернуться на прежнее место ему не удалось.

* * *

…Через пару часов Лоун понял, что безнадежно заблудился.

40

Триста шагов спустя…

Справа появился иконостас с говорящими головами. Иконы мерцали, разливая вокруг голубоватое сияние. В глубине находился алтарь с громадным экраном. Нечто подобное было устроено и в известной мне части Монсальвата. Однажды я слышал болтовню одного хулителя, который утверждал, что говорящие головы являются зримым доказательством многоликости ЕБа и свидетельством Его воплощений. Если это действительно так, то тем более не стоило прислушиваться к их утомительной трескотне. ЕБ всегда обращался ко мне напрямую, и я тоже не нуждался в иконах, когда спрашивал Его о чем-либо. А уж когда проклинал…

Однако ввиду изменившихся обстоятельств я задержался возле иконостаса. Головы говорили о непонятных вещах: каких-то нездешних «войнах», «президентах», «потерях среди мирного населения», «упадке морали», «противостоянии религиозных фанатиков» и разрушении «храмов». Я знал только один Храм. И, признаться, уже порядком соскучился по воскресным проповедям Его Бестелесности. А единственной известной мне религией было выживание.

Я, по наивности, искал самую большую «говорящую голову», которая могла бы вместить всеведущего ЕБа. Меня опередили. Я услышал мягкие шаги. Сирена шла к алтарю и несла на руках нашего ребенка. Счастливчик двигался следом за нею, как тень. Старуха отстала. Ее глазки тускло светились во тьме, как две красные холодеющие звезды.

– Наконец-то, – прошелестел голос ЕБа. – Какая чудная плоть! Пожалуй, я надену это. Хочу быть красивой… Парис, мой сладкий, ты будешь любить меня такой?

Счастливчик улыбался, будто отражение в треснувшем зеркале – иное сравнение не приходило мне на ум. Безразличное и холодное отражение.