Книга Пепел и страховой бес - Игорь Чубаха
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А на следующем повороте отпали последние колебания. Прячется большой начальник за мощной ореховой дверью, вход в которую стережет секретарша, или – за больнично-белой, отгадал бы и впервые оказавшийся в городе монгол.
– Юленька, – изгибал хребет над столом секретарши лопоухий человечек с жирным пятном на галстуке, – Эти документы важно подписать сегодня же. Обрати внимание Захара Васильевича, что на каждом экземпляре по три подписи. По три!
– Меня ждут, – перебив, сыграл внагляк Пепел, гадая, называл ли Терминатор секретаршу «Юленькой», «Юлией и по батюшке», или вообще игнорировал.
– Да, конечно, – отмахнулась Юленька от лопоухого, – Проходите.
Два поводыря, только лопоухий убрался восвояси, без лишних извинений обшарили Сергея. Прощай, верный тридцать восьмой «Глок».
– Я повредил правую руку, – сумрачно вздохнул Пепел, не представляющий, принято ли здесь после согласия секретарши толкать дверь или предварительно стучаться. Кажется, он вел себя правильно, поскольку два годблина в сером уже потеряли к Сергею интерес и синхронно усаживались в мягкие объятия дивана для посетителей.
Лишь Сергей засек скользнувшую по смазливой мордашке Юленьки тень недовольства, тем не менее, она выкатилась на офисном кресле из-за стола, встала, одернула куцую юбку, трижды стукнула кулачком в лакированный орех и повернула дверную ручку.
Кабинет Караванца поражал простором и минимализмом обстановки. Огромные окна, стол с плоским монитором, и ореховый круглый стол в кольце вишневых кресел.
– Садись, Чеслав, чего застрял в дверях, будто принес дурные вести?
– Руку поранил, – на всякий пожарный отмазался Пепел.
– Очнулся, гипс? – ерничая, но без наезда, Захар Васильевич покинул персональное место за монитором и не погнушался лично выдвинуть гостю вишневое кресло, – Чай, кофе? Чеслав, ты не представляешь, как я за последнюю неделю замотался, хочу на море, где все цветет.
Вопрос заставил задуматься, и Пепел мягко ушел от ответа:
– Пепел мертв.
Захар крякнул, вызвал кнопкой секретаршу и крикнул в на секунду образовавшуюся дверную щель:
– Юля, нам по пятьдесят коньяку!!! – Захар Васильевич подсел за общий стол через два кресла от Сергея, побарабанил пальцами по ореху. – Не спорь, – повернулся он к Ожогову, – это дело обязательно следует сполоснуть.
Из последнего реверанса Сергей сделал вывод, что двойник насчет алкоголя вел здоровый образ жизни, и подыграл:
– Пся крев.
– Рассказывай.
– Он мертв. Мои люди тоже. Рука за пару дней заживет.
– А труп?
– Достался ментам.
– Так ведь теперь нам никто лишний и не нужен? Мои ребята надежно схоронят засвеченные стволы… Операция продолжается?
– Операция продолжается.
Юля, виляя попой, внесла на подносе и поставила перед каждым по рюмке, шоколада и лимонов здесь не предлагали. Также виляя, будто у нее развал схождения колес, секретарша отчалила и плотно прижала за собой ореховую дверь. Караванец пересел на ближайшее кресло и чокнулся:
– Сейчас почистишь перышки, отдохнешь, сдается мне, что ты не только руку, а и челюсть повредил, бубнишь через нос. А вечером тебя ждет еще одна маленькая работа, – не торопясь хлопнуть коньяк, заговорил он приглушено. – Этот шофер, что сюда тебя привез… – Караванец положил перед Сергеем взамен «Глоку» «Макара». – Здесь один патрон, на шоферюгу хватит. Перед выстрелом обязательно скажешь: «Это твой билет в Пекин». Ну, вздрогнули, пан поляк?
Пепел, дернувшись к рюмке правой, скривился, потянулся левой и с демонстративным неудовольствием проглотил солнечную жидкость. И почти одновременно без стука в апартаменты ввинтилась этакая вечно не стареющая тетушка в кремовом легкомысленном костюмчике. Ценой, приблизительно, в штуку зеленых.
– Захарушка, ты не забыл принять таблетки? А это что – коньяк? В это время дня? Ты сам подтачиваешь свое последнее здоровье.
– Чеслав принес хорошие вести, – Захар Васильевич не стал корчить Пеплу рожу, чтобы тот быстрей сгреб с глаз долой пистолет, посему и Сергей не стал стесняться.
– День добрый, Чеслав, вы отрицательно влияете на моего сына. О, у вас брючина в крови, был трудный день?
– Не без того.
– Вы простыли? А как ваши собачки? Знаете, вы меня убедили, я решилась. Я обязательно заведу парочку бойцовых собачек. Вы мне поможете выбрать щенков?
– Чеславу пока не до твоих причуд, мама. Сегодня вечером в двадцать один ноль-ноль у Чеслава встреча с гражданином Бурининым в Сиверской, не доезжая километр до асфальто-битумного завода. – Захар шевелением бровей показал, что рандеву закончено.
…И, смеясь надо мной, презирая меня,
Люцифер распахнул мне ворота во тьму,
Люцифер подарил мне шестого коня –
И Отчаянье было названье ему…
Сегодня с обеда его изводил гипертонический приступ, прогнозы синоптиков насчет магнитной бури сбылись, а офис, с давящими стеклянными перегородками и пыльными искусственными цветами в фальшивых кадках, к доброму здравию не располагал. Зато выглядел по-американски, как себе представляют Америку жлобы. И посему такие аховые дневные события теперь вспоминались почти равнодушно.
Рабочий день был, да весь вышел. В центральной прозрачной банке сфинксом сидела диспетчер – эстонка Катя. Блондинка с широкой костью и алым лаком на коротких ногтях. Это была лучшая жена из всех, кого можно представить. На работе она сутки через трое говорила по телефону, а когда приходила домой, то из нее было не вытянуть ни слова, муж Катерину обожал. А вот с двумя подчиненными Буринину комиссарами она состояла в вечных контрах, потому что когда эстонка Катя устроилась в эту контору, бывший гаишник Леха приступил к знакомству в своей обычной неподражаемой манере, спросив протокольным тоном:
– Имя, фамилия?
– Екатерина Труутс.
Леха округлил глаза.
– Что это у вас за фамилия? Скорее, кличка.
Эстонка Катя ничего не ответила, но затаила обиду. А Леха восхитился. И всегда в ее присутствии рассказывал анекдоты исключительно на тему «Эстонец и автомобиль».
Буринин, сам бывший старлей ГАИ, эх, когда это было… мусолил голову пальцами, теша себя жиденькой надеждой, что массаж поможет, и наблюдал обычную картину: с каменным лицом эстонка Катя держала правую руку между страницами женского хронически-иронического дюдика, а левая была занята двойным бутербродом с селедкой и укропом. Катя меланхолично жевала, подчеркнуто игнорируя прилипшего носом к стеклу ее банки Леху. Второй комиссар, Вовка, устроился в кресле и густо пачкал огрызком карандаша японский кроссворд. На клетчатом листе постепенно вырисовывалось нечто среднее между лосем и хоккейной клюшкой.
