Книга Над Тиссой. Горная весна. Дунайские ночи - Александр Авдеенко

- Ну, чем не сюрприз? - закрывая крышку чемоданчика, улыбнулся Крыж…

- Замечательный! Молодец! Любомир, оставь чемодан. Я буду угощать своих заказчиц. Вот повеселимся!

- Э, нет, Марточка, не для тебя я старался! Не оставлю здесь своего чемодана. Он мне самому нужен.

- Зачем?

- Завтра расскажу. А ты, дорогая, пока никому не говори, что я тут нечаянно подслушал и записал… Ну, мое сердце, хорошей, не теряй аппетита. До завтра! Приду вечером. Жди.

Он ушел. Пришел, как и обещал, в понедельник вечером. Крыж был в том же черном костюме, в белоснежном воротничке, но лицо его теперь было серьезное, строгое, властное.

- Отправь монашенку в город по какому-нибудь делу, - приказал он.

Мария взяла черный зонт, продуктовую сумку, получила деньги и ушла. Лысачиха и Крыж остались одни. Марта Стефановна вопросительно, тревожно посмотрела на гостя.

- Слушай меня внимательно и не задавай никаких вопросов, - сказал он. - Вчера, как ты знаешь, я записал на пленку болтовню майорши. Сегодня я выгодно, очень выгодно продал эту пленку.

- Кому, Любомир? Зачем?

- Сердце мое, я уже предупредил, на вопросы имею право только я. Один я! Так будет сегодня в течение всего нашего разговора, так будет и впредь в течение всей нашей совместной работы.

- Какой работы, Любомир?

- Ты шьешь платья женам военнослужащих яворского гарнизона. У тебя есть возможность знать многое из того, что творится в военном городке. Выуживай все важные новости и записывай.

Крыж говорил не торопясь, с такой интонацией, будто разговор шел о вещах обыденных, давно надоевших. И вот это усталое спокойствие, с каким он произносил страшные для Марты Стефановны слова, больше всего ее потрясло. Она остановившимися глазами, раскрыв побледневший рот, с ужасом смотрела на своего давнего друга и не узнавала его.

- Все свои записи, - продолжал Крыж, нежно глядя на Марту Стефановну, - ты должна передавать мне. За это я буду ежемесячно, каждое первое число, приносить тебе доллары. Работай, Марточка, спокойно, без страха. Будь твердо уверена: я уберегу тебя от всяких опасностей. Никогда со мной не попадешься. Чуть ли не полжизни я служу своим друзьям и, как видишь, цел и здоров. Вот и все. - Крыж поцеловал Марту Стефановну в холодные, дрожащие губы. - Поздравляю, мое сердце! Теперь мы с тобой соединены навеки, крепче, чем муж и жена.

…Так Марта Стефановна стала агентом Крыжа. Он сразу же потребовал, чтобы она отказалась от некоторых укоренившихся привычек и склонностей. Прежде всего он запретил ей барышничать, покупать и продавать остродефицитные товары. «Я не хочу, - говорил Крыж, - чтобы твоей личностью заинтересовалась милиция. Ущерб я возмещу».

Став полным властелином Марты Стефановны, Крыж на этом не успокоился. Ему нужен был и ее сын, живущий не в Яворе, а за Карпатскими горами, во Львове. Завербовав мать, Крыж перенес свое внимание на ее сына, Андрея Лысака. Немало пришлось подумать резиденту, над тем, как приобщить к своей компании юношу, куда нацелить его, чтобы с наибольшей выгодой использовать впоследствии.

Андрей Лысак, направляясь домой в Явор, и не подозревал, какая судьба ему уготована. Как он далек был в ту свою двадцатую весну от того, чем занималась мать, и как скоро догнал ее!

Глава пятая

Майской предрассветной порой с одного из аэродромов Южной Германии в придунайской зоне оккупации поднялся скоростной самолет «неизвестной принадлежности». Он имел на борту единственного пассажира. Это был Джон Файн, приступивший к осуществлении операции «Горная весна».

Под кличкой «Черногорец» Файн направлялся в Явор самостоятельно, отдельно от Дубашевича и Хорунжего. Те в свою очередь должны были быть переброшены через границу каждый в отдельности.

Оставив позади Восточные Альпы, самолет без опознавательных знаков прошел между Италией и Югославией, над нейтральным голубым коридором Адриатики, пересек Ионическое море, часть греческой суши и приземлился дневать на одном из островов в северном углу Эгейского моря. С наступлением темноты «Черногорец» снова был в воздухе. Самолет с первой же минуты начал набирать высоту. Через час Файну пришлось надеть кислородный прибор. Летели над облаками, в стратосфере. В одно мгновение пронеслись над узкой прибрежной полоской греческой Македонии. С юга на север пересекли Болгарию. Далеко-далеко внизу, в просвете облаков, на черной земле, у подножия хребта Стара Планина, сверкнул светлой ниточкой пограничный с Румынией Дунай. Строго по прямой, оставив в стороне справа Бухарест, а слева Крайову и знаменитые Железные ворота на излучине Дуная, пошли вглубь Румынии. Перевалили Южные Карпаты и стали постепенно терять высоту, снижаться. Пять тысяч метров. Четыре. И, наконец, три. Это уже Трансильвания. Самолет чуть накренился на правое крыло, начал разворот.

Конец воздушного пути. Дальше придется пробираться по земле. Жаль! Еще несколько минут лета - и самолет был бы над высокогорным Закарпатьем, почти над Явором. Файн вздохнул. Близок локоть, да не укусишь! Нет, прямо в Закарпатье лететь нельзя. Это категорически запрещено «Бизоном». План Артура Крапса труднее и хитрее. Сбросив Файна в румынских Карпатах, самолет должен круто повернуть вправо и следовать к советской границе. Так, на подступах к Днестру, он продемонстрирует ложную попытку прорваться к нам в тыл. Инструкция «Бизона» обязывала экипаж немедленно изменить на 180 градусов, имитировать паническое бегство, только с советского аэродрома поднимутся ночные самолеты-перехватчики. Таким образом, пограничники, рассчитывал «Бизон», будут твердо убеждены, что «неизвестному» самолету не удалось прорваться в воздушное пространство Советского Союза и он повернул назад, не выполнив своего задания.

…Над кабиной пилота вспыхнула красная лампочка и в ту же секунду в дюралевом полу бесшумно, автоматически раздвинулся люк.

Квадратная дыра зияла почти у самых ног Файна. Поднимись он, сделай один шаг - и сорвался бы вниз, в глубочайшую воздушную пропасть, но Файн неподвижно сидел на дюралевой скамейке. Упругий холодный ветер, ветер горных высот, гудел в плоском вырезе парашютного люка. На черной ночной земле резко выделялись своей белизной заснеженные вершины румынских Карпат.

Красная лампочка над кабиной пилота погасла и опять вспыхнула, а Файн все никак не мог оторваться от скамейки, будто прирос к ней. Он не находил в себе решимости для прыжка; понимал, что должен прыгать, не может не прыгать, что у него нет другого выхода, понимал, чем рискует, не выполняя быстро и точно команды пилота, и все-таки медлил, никак не мог перебороть страх.

Пятнадцать лет кряду Джон Файн был одним из боссов бизоновской разведки. Правда, босс он был небольшой, но все-таки босс: задумывал операции, подбирал агентуру, снаряжал и инструктировал диверсантов, террористов, шпионов, маршрутных разведчиков, связников, поучал каждого из них быть беспредельно хитроумным и смелым, дерзким и целеустремленным, изворотливым и неуловимым. Как легко и хорошо умел говорить Файн, как горячо накачивал он храбростью своих агентов, отправляя их на выполнение заданий! И как тяжело ему теперь, когда он сам очутился в шкуре нарушителя границы, когда сам должен быть беспредельно смелым, изворотливым, неуловимым. Животный страх немилосердно терзал Файна. Он боялся черного, дышащего горным холодом парашютного люка, боялся воздушной пропасти, боялся чужой карпатской земли, боялся тех людей, с которыми ему предстояло вольно или невольно столкнуться. Да, прожженный разведчик Джон Файн трусил. Это чувство не было для него новым, он давно знал себе истинную цену, давно научился скрывать свою сущность даже от всевидящих и всезнающих шефов из главного разведывательного управления.