Книга Нюрнбергский набат. Репортаж из прошлого, обращение к будущему - Александр Звягинцев

Нюрнберг, 1946 г. Р. А. Руденко с художниками Кукрыниксы (М. Куприянов, П. Крылов, Н. Соколов), писателем Вс. Ивановым и поэтом С. Кирсановым. Второй слева Л. Р. Шейнин

В то время, особенно после гибели Михоэлса, власти усиленно будировали так называемый еврейский вопрос. Для того чтобы его раскрутить, следовало найти «заговорщиков». Шейнин оказался очень кстати — прокурор, писатель, он имел весьма обширные связи в еврейской среде. К тому же все знали, что хитрый и осторожный Шейнин был изрядно труслив. Не было секретом, что этот «любитель ночных бдений» сам панически боялся допросов с пристрастием. По свидетельству знакомых, человеком он был нестойким, ненадежным, способным изменить взгляды и привязанности в любой момент.

Его арестовали 19 октября 1951 г. В постановлении на арест указывалось: «Шейнин изобличается в том, что будучи антисоветски настроен, проводил подрывную работу против ВКП(б) и Советского государства. Как установлено показаниями разоблаченных особо опасных государственных преступников, Шейнин находился с ними во вражеской связи и как сообщник совершил преступления, направленные против партии и советского правительства». Арест санкционировал Генеральный прокурор Союза ССР Г. Н. Сафонов.

В дальнейшем прокуратура принимала участие в этом деле чисто символически — с ее стороны было лишь ежемесячное продление срока ареста и один-два допроса, учиненных помощником военного прокурора. Можно сказать, что Прокуратура СССР бросила на произвол судьбы своего сотрудника, отдавшего следственной работе 27 лет жизни. Сам Шейнин связывал все происшедшее с происками Абакумова, хоть тот и сам уже находился в тюрьме. В конце 1949 г. Шейнин со своей командой занимался расследованием причин пожара на даче Ворошилова и установил халатность органов безопасности, отдав виновных под суд. После этого Абакумов не раз отпускал в адрес Шейнина невнятные угрозы и намеки.

Дело Шейнина тянулось два года — другие, даже гораздо более сложные, заканчивались гораздо быстрее. Допросы перемежались очными ставками, дело пухло и к концу насчитывало уже семь солидных томов. Семь старших следователей МГБ по особо важным делам принимали в нем участие. Шейнину пришлось выдержать около 250 допросов, в основном ночных, во время которых его шантажировали, оскорбляли, грозили побоями.

«За провинности» лишали прогулок, книг, передач. Больше года ему пришлось пробыть в одиночке, шесть дней его продержали закованным в наручники. К концу следствия, по его словам, запас «нравственных и физических сил был исчерпан».

В первый год ведения дела усиленно раскручивался так называемый еврейский заговор.

Шейнин тогда «выдал» всех и вся. Эренбург, братья Туры, Штейн, Крон, Ромм, Б. Ефимов, Н. Рыбак — все они якобы вели с ним «националистические» беседы. Вот типичный образчик стиля его показаний: «Эренбург — это человек, который повлиял, может быть в решающей степени, на формирование у меня националистических взглядов». Он обвинял Эренбурга в разговорах о том, что «в СССР миазмы антисемитизма дают обильные всходы и что партийные и советские органы не только не ведут с этим должную борьбу, но, напротив, в ряде случаев сами насаждают антисемитизм», что советская пресса замалчивает храброе поведение евреев во время Великой Отечественной войны, что к евреям отношение настороженное и т. д.

Задачей следователей было расширить круг подозреваемых «еврейских националистов», поэтому от Шейнина требовали показаний даже на Утесова, Блантера, Дунаевского, Шостаковича. В своем письме министру госбезопасности С. Игнатьеву Шейнин писал: «Следователь пошел по линии тенденциозного подбора всяческих, зачастую просто нелепых данных, большая часть которых была состряпана в период ежовщины, когда на меня враги народа… завели разработку, стремясь меня посадить как наиболее близкого человека А. Я. Вышинского, за которым они охотились». Другое письмо он отправил на имя Л. П. Берии: «Вымогали также от меня показания на А. Я. Вышинского».

Впрочем, Шейнин и сам «топил» многих своих сослуживцев. Когда следователь спросил, все ли он рассказал о своей «вражеской» работе против Советского государства, он заявил:

«Нет, не все. Мне нужно еще дополнить свои показания в отношении преступной связи с работниками Прокуратуры СССР Альтшуллером и Рагинским». Называл он и многих других лиц, например прокурора Дорона, профессоров Швейцера, Шифмана, Трайнина.

Безусловно, прессинг он испытывал сильный — и физический, и психологический. Но даже запрещенными приемами следствия нельзя объяснить изощренное смакование им подробностей личной жизни своих знакомых, приведенные в многостраничных протоколах, — вплоть до предметов женского туалета, оставленных в кабинете начальника после визита некоей дамы. Жизнь своих соавторов братьев Тур он тоже «живописал» весьма подробно.

Конечно, следователей очень занимала вся эта «клубничка», но все же они больше интересовались наличием предполагаемого «подполья» в еврейской среде. Через год «еврейский вопрос», видимо, перестал волновать следователей и они взялись за шпионскую версию. В протоколах появились вопросы о его связи с «загранкой», но здесь Шейнин был непоколебим — свою вину в шпионаже и измене Родине отрицал начисто.

Шейнин не возлагал надежд на то, что Прокуратура СССР поможет ему вырваться из тюрьмы. Поэтому он пошел путем, казавшимся ему наиболее эффективным — стал строчить заявления лично первым лицам государства: Сталину, Берии, Игнатьеву, Поскребышеву и другим. Язык у литератора был подвешен неплохо.

В письме Сталину, написанному в июле 1952 г., хитрый Шейнин сообщал: «У меня нет чувства обиды за свой арест, несмотря на перенесенные физические и нравственные страдания.

Скажу больше: тюрьма помогла мне многое осознать и переоценить. И если мне вернут свободу, этот процесс нравственного очищения и глубокого самоанализа даст мне как писателю очень многое. Слишком легко мне раньше удавалась жизнь».

После смерти Сталина многие дела стали прекращаться, но Льва Романовича продержали в тюрьме еще более восьми месяцев. Он резко изменил свои показания, многое из сказанного стал отрицать. Писал многостраничные заявления руководству МВД: «Я „признавал“ факты, в которых нет состава преступления, что я всегда могу доказать. Следователей же в тот период интересовали не факты, а сенсационные „шапки“ и формулировки.

Чтобы сохранить жизнь и дожить до объективного рассмотрения дела, я подписывал эти бредовые формулировки, сомнительность которых очевидна… Я не перенес бы избиений».

Дело было прекращено только 21 ноября 1953 г. Старший следователь следственной части по особо важным делам МВД СССР подполковник Новиков вынес постановление об освобождении Шейнина из-под стражи, его утвердил министр внутренних дел С. Круглов. Так закончилось затяжное следствие.

Бывший председатель Верховного суда СССР А. А. Волин рассказывал автору этой книги о своей встрече с Шейниным после освобождения.