Книга Корабли на суше не живут - Артуро Перес-Реверте

— Это не банк.

— Ну фонд. Какая разница?

Любопытная была у SO4 манера общения — смесь пугливого высокомерия с настороженностью райтера, привыкшего мгновенно срываться с места и удирать, перемахивая через стены и ограды. Я знала, что он дружил с Даниэлем Бискарруэсом, хотя от зачуханного Вильяверде-Бахо до фешенебельной Моралехи — как от Земли до Луны. Мне по телефону рассказал это старший инспектор Пачон, занимающийся в судебной полиции деятелями стрит-арта. По его словам, парни познакомились в участке станции Аточа, где скоротали ночку за то, что попытались — каждый по отдельности — расписать несколько вагонов, стоявших в тупике на Синко-Виас. Оказалось, что они сверстники — обоим по пятнадцать лет. После этого стали встречаться по вторникам вечерком в метро, слушать музыку, а потом до рассвета размалевывать стены — работали всегда в паре, хотя время от времени для масштабных задач объединялись с другими райтерами. Так продолжалось года два, до того самого утра, когда случилось несчастье.

— Как Даниэль добрался до верха?

Кевин пожал плечами. Какая разница, мол. Добрался как всегда. Как все это делают.

— Два дня готовились. Рассматривали со всех сторон. Даже снимали. Наконец увидели подходящую стенку, куда можно было соскользнуть с крыши. В последний момент Даниэль сказал, чтобы я не ходил. Что это его и только его дело, а я словлю свой шанс где-нибудь еще… — Он помолчал. Губы, словно под клинком ножа, снова раздвинулись в неприятной улыбке, вмиг состарившей юношеское лицо. — …и добавил, что от нас двоих там будет чересчур людно.

— Как же его угораздило?

SO4 пожал плечами уклончиво и равнодушно. Как бы говоря: «Зачем спрашивать, как бык поддел тореро на рога». Или как солдата убили на войне. Или как белый полицейский забил насмерть чернокожего или араба-иммигранта. Чего спрашивать? Все и так ясно, даже слишком.

— Скат оказался очень гладкий и шел под большим углом. Оступился — нога заскользила, он и сыграл с крыши. Блямс.

Он наморщил лоб, как бы размышляя, насколько верно обрисовал этим звукоподражанием последствия падения.

— А Снайпер тут при чем?

На этот раз он взглянул на меня без опаски. Прямо и открыто. Как будто упоминание этого имени гарантировало, что все события, включая и падение его друга с крыши, шли совершенно естественным порядком.

— Да он все это и замутил, как всегда. И это, и остальное. Их же было несколько, таких вылазок, и все очень мощные, яркие… А уж последняя — вообще самый смак.

Это такой способ сосредоточения сил, поняла я. Это акции, которые перехлестывали за грань обычных граффити и автоматически выстреливали на улицу ораву юнцов — и тех, кто уже не вполне мог считаться таковыми, — с аэрозолями и маркерами в рюкзаках, и нацеливали это воинство на то, чтобы любой ценой разбомбить, как выражаются в этой среде, любую цель, как бы трудно ни было до нее добраться. Именно запредельная степень трудности или риска и превращала каждую идею — брошенную в массы через Интернет, эсэмэсками, условными надписями на стенах домов или передаваемую из уст в уста — в событие, мобилизующее международное сообщество уличных художников и поднимавшее по тревоге городские власти. Не гнушались подключиться и СМИ, отчего явление набирало еще больше силы и рос интерес к темной личности, которая действовала под именем Снайпер. Он был крайне скуп на публичные заявления, и потому они всегда оказывались такими желанными и нерядовыми событиями. Тем паче что иногда после этого случались весьма прискорбные происшествия. Еще до истории с Фондом Бискарруэса по крайней мере пятеро райтеров, пожелавших принять дерзкий вызов, разбились насмерть, а еще примерно столько же получили увечья, как принято говорить, различной степени тяжести. И, насколько я знаю, за год с небольшим, прошедший с тех пор, погибли еще двое.

— Никто не сможет возложить на Снайпера ответственность, — сказал SO4. — Это же просто идеи. А там каждый поступает как знает.

— А ты-то сам что о нем думаешь? В конце концов, погиб твой приятель. Друг, можно сказать.

— Снайпер не виноват, что Дани гробанулся. Обвинять его — значит ничего не соображать в этом деле.

— Все же нелепая какая-то история, не находишь?.. Погибнуть во время акции, сорвавшись со стены дома, где расположен фонд его отца…

— Да в этом же все дело! Потому Дани туда и полез. Потому и меня не пустил.

— А что говорят в вашей тусовке? Где сейчас скрывается Снайпер?

— Понятия не имею. — Теперь он снова смотрел на меня с опаской. — Никаких сведений о нем.

— И тем не менее он остается суперлидером?

— Да видал он… свое лидерство. Он никем не хочет командовать. Хочет только действовать.

Сказав это, Кевин замолчал, очень сосредоточенно рассматривая свои испачканные краской кроссовки. Потом поднял голову.

— Где бы он ни был, прячется он или нет, Снайпер остается самым первым и главным. Немногие знают его в лицо, никто не видел его с баллончиком в руке… Подкатывает полиция, фотографирует его работы, пока их не соскребли или не замазали. В какой-то момент он вообще перестал работать по стенам, но то немногое, что еще осталось, никто тронуть не смеет. Не решаются. До того дошло, что городские власти под нажимом всяких там арт-критиков, галеристов и тех, кто выписывает чеки, решили объявить его граффити культурной ценностью или чем-то вроде. А Снайпер за несколько следующих дней сготовил из самого себя бифштекс по всем правилам: наутро все работы оказались наглухо закрашены черным, а наверху оставлен его маленький снайперский знак…

— Помню, как же. Это был поступок.

— Больше чем поступок. Это было объявление войны… Мог бы торговать своим именем и хорошо на этом наваривать. А он — видишь как… Рассудил иначе… Все по-честному. Чисто.

— Ну а вы с Даниэлем как действовали?

— Как и все остальные. Вдруг разносится слух: «Снайпер предлагает поворот на автостраде R-4, или тоннель Эль Прадо, или башню «Пикассо». И мы подхватываемся, как солдаты по тревоге. Ну, те, кто не забоялся. Чтоб хотя бы покрутиться возле, попробовать себя… Проверить, кишка у тебя тонка или нет… Как правило, места он выбирал опасные. И это заводило. И Дани, и меня. Всех. А иначе всякий может, неинтересно.

— А сам он нигде не появлялся?

— Нигде. Никогда. Да ему и не надо было ничего никому доказывать, понимаешь? Он уже все сделал. Ну или почти все. По крайней мере, главное. И сейчас работает от случая к случаю. А случай должен быть особый. Иногда ставит раком музеи и всякие там галереи. А потом опять тихарится и молчит. По ушам не ездит. А потом возьмет и выстрелит новой идеей.

Похолодало, и потому мы немного прошлись. SO4 шагал, сунув руки в карманы, подергивая локтями и раскачиваясь, как принято у юных приверженцев хип-хопа, у городских бандитов, что уже лет двадцать как облюбовали себе окраинные районы столицы.

— Почему Даниэль подписывался «Холден»?