Книга Звезда Одессы - Герман Кох

— А этот? — спросил Ришард, указывая на меня рукой, в которой все еще держал пистолет.

— Пошли, — повторил Макс.

Ришард перевел взгляд с меня на Макса и обратно; наконец он засунул пистолет за ремень, нагнулся и подтянул штанину кверху. Я затаил дыхание: чуть больше года назад я уже видел, как он наклоняется к штанине, после того как мы зажали тех двоих воскресных гонщиков на площадке у Северного морского канала. Но теперь он просто просунул пальцы под резинку черных носков и стал чесаться.

— Чертова крапива! — сказал он.

Мы молча шли обратно к машине, припаркованной на набережной Валентейна. Больше нам никто не встретился. Я думал о том бегуне, потом вспомнил о собственных кроссовках, которые уже почти год стояли в шкафу, не находя применения; если все обойдется, снова начну бегать, загадал я.

Дойдя до «мерседеса», Макс вышел на дорогу и несколько раз посмотрел в обе стороны, вдоль набережной Валентейна. На противоположной стороне канала, сгрудившись, сидели белые гуси. Далеко позади них по маневровым путям скользили красные спальные вагоны ночного поезда.

Ришард Х., насвистывая сквозь зубы какую-то мелодию, достал из кармана брелок дистанционного открывания дверей от «мерседеса» и щелкнул, чтобы открыть двери.

— Что будем делать с этим? — спросил он, указывая на меня. — Он ведь загадит всю обивку.

Макс остановился возле капота машины и снова внимательно оглядел набережную.

— Он может идти пешком, — сказал он.

Ришард уставился на Макса.

— Пешком? Мы его отпустим? Домой?

— Да, — сказал Макс. — А ты можешь придумать что-нибудь получше?

Ришард открыл рот, потом опять закрыл. Потом сплюнул на землю.

— Мать твою, — сказал он.

— Что такое? — спросил Макс.

Он обошел «мерседес» кругом и остановился метрах в полутора от Ришарда.

— Да, мать твою! Я это сказал. Вообще-то, я хочу знать, что мы тут делаем.

Макс посмотрел на него в упор.

— Я устал, — сказал он. — Я еду домой.

— Домой? А я? Я, конечно, опять должен тебя отвозить, мать твою?

Он снова сплюнул на асфальт.

— Ты останешься здесь, — сказал Макс.

Ришард непонимающе посмотрел на него:

— Здесь?

— Здесь, — подтвердил Макс.

Одним движением Макс достал из-под рубашки пистолет и прицелился Ришарду в лоб. Раздался сухой щелчок взводимого курка.

Оседавшее на землю длинное тело Ришарда Х. больше всего напоминало предназначенную к сносу заводскую трубу, подорванную снизу зарядом взрывчатки, а затем обвалившуюся in slow motion.[56]С моего места было видно, как он скрылся за «мерседесом»; я услышал звук, который производит мусорный мешок, сброшенный с третьего этажа. Потом опять стало тихо. На другой стороне набережной гуси при звуке выстрела обеспокоенно приподняли головы, но затем снова прижались друг к другу.

— Давай, не стой просто так, — сказал Макс. — Помоги-ка мне.

Мы вдвоем оттащили тяжелое, будто налитое свинцом, тело в заросли у входа в парк. Все причиняло мне боль, я задыхался и потел так сильно, что несколько раз был вынужден делать передышку, а когда я проводил рукой по лицу, на ней оставалась вязкая смесь крови и соплей.

— Пожалуй, тебе действительно лучше пройтись, — сказал Макс, когда мы кое-как прикрыли тело ветками, чтобы его не заметили случайные прохожие. — Мне кажется, и для обивки так будет лучше.

Я подождал, пока «мерседес» не съедет с набережной Валентейна. Увидев, как в самом конце, у моста, он поворачивает направо на Молуккскую улицу, я отправился домой.

6

— Здесь, — говорит Давид.

Мы стоим на вымощенной террасе в глубине сада. Он слегка кивает.

— Здесь, прямо под плитками.

Я прослеживаю его взгляд вниз; кое-где между плитками террасы высовываются стебельки травы и сорняков. Все выглядит очень естественно, словно эти плитки никогда не снимали и не укладывали затем на место.

— Не помню, как об этом зашел разговор, — говорит Давид. — Может быть, потому что мы здесь сидели: я имею в виду, мы с Натали. На том празднике, здесь, в саду, помнишь? В тот раз, когда Плут залаял на друга Макса, как его там…

— Ришард, — подсказываю я. — Ришард Х.

— Да, на него. Значит, мы сидели тут за столиком, и в какой-то момент к нам подсел Макс. Немножко поболтали, ну, ты знаешь, он отпускал всякие шуточки и все такое. По-моему, он был остроумным. А потом разговор зашел о саде и о том, что мы теперь в самом деле красиво живем. Когда Натали пошла в туалет, он подмигнул мне и сказал это о госпоже Де Билде. Что же он сказал-то? «Жаль, что она сама не может это видеть», как-то так… Нет, не так, а по-другому: «Думаю, она была бы рада увидеть, как здесь стало красиво». И еще пошутил, что по достижении определенного возраста стариков больше нельзя переселять. Нельзя лишать их привычного окружения…

— И тогда он сказал тебе, что она лежит здесь?

— Он был очень краток, но мне все стало ясно. Я хочу сказать, что очень долго не мог понять, шутка это или нет. А потом он резко сменил тему и стал спрашивать, как дела в школе.

Носком туфли сдвигаю камешек с плитки в траву. Потом смотрю на балкон: балкон, с которого я сам регулярно наблюдал за собакой; балкон, где Петер Брюггинк сзади обнимал Ивонну; где я стоял с Максом за несколько недель до нашего отъезда на Менорку.

— Он задавал очень конкретные вопросы, о том, как у меня дела с тем или иным предметом, — продолжает Давид. — О том, не докучают ли мне какие-нибудь учителя. Я рассказал ему о господине Вервурде, который может без конца нудить про окружающую среду и ветроэнергетику. Натали уже вернулась из туалета, но я еще сказал, что Вервурд всегда ставит мне плохие оценки и поэтому я могу остаться на второй год.

— Да? — говорю я, внезапно встревоженный.

— Ну, это была шутка — сначала я думал, что он опять шутит. Но он достал бумажку и записал фамилию Вервурда. А потом встал, расцеловал Натали в обе щеки и подмигнул мне. Вообще-то, я совсем забыл об этом, но вскоре Вервурд ни с того ни с сего перестал приходить в школу — несколько недель. А когда вернулся, он был… да, он стал совсем другим. В последнем табеле он поставил мне девятку,[57]и благодаря ей я в этом году перешел в следующий класс.

Смотрю на сына; из-за вечнозеленого хвойника на траву падает первый луч солнца.

— А ты? — спрашиваю я. — Что ты об этом подумал?