Книга Род-Айленд блюз - Фэй Уэлдон

— Это не я горячусь, это ты умываешь руки, — набросилась на него Джой. Франсина, та бы просто посмотрела искоса. Зато ее сестра, по крайней мере, не прячет своих чувств про запас, чтобы наброситься в удобный момент. Сегодня она выглядит немного странновато. Брильянтовое колье поверх трикотажного джемпера, или как это штука называется, водолазка? Ни в какие ворота не лезет. Но зато она хотя бы не держит украшения в сейфе. И не случится такого, что в один прекрасный день он раскроет сейф, а там ничего нет, его подарки проданы, и с ними ушло прошлое, которое в них воплощалось, — испарилось, исчезло, будто и не было. Именно тогда, после этого, он, надо признаться, стал встречаться с Джой и с опозданием в тридцать пять лет задумался о том, что, похоже, он женился не на той сестре. Но было уже поздно.

Доктор Грепалли снова принялся просматривать доклад.

— Четыре нарушения правил уличного движения за всю жизнь, — заметил он. — По-моему, это не много.

— Зависит от того, — возразила Джой, попросив его говорить громче и заставив трижды повторить, что он сказал, — какие это нарушения: вождение автомашины под воздействием алкоголя или вождение машины в пьяном виде.

— Джой понимает разницу, — пояснил Джек. — Она один раз попала в аварию, и уровень алкоголя у нее был, сколько ни мерили, ровно один и пять. Я, когда переселился в эти места, первым делом заставил ее нанять шофера. А то в округе ни на одной машине уже не осталось бокового зеркала, а вмятины на ее старом “вольво” были такие, что вы бы глазам своим не поверили. Повезло ей, что я сумел его продать.

— Вмятины были, — возразила Джой, — от столкновения с дикими животными в ночные часы.

— Иногда в золотые годы наступает ослабление ночного зрения, — рассеянно заметил доктор Грепалли. Милые старички только и знают, что препираются. Это следует рассматривать скорее как проявление привычки и привязанности, чем антагонизма. Взрослые дети, слушая разговоры родителей, часто по ошибке думают, что старики ссорятся, а на самом деле они просто посылают друг дружке туда и обратно легкие волны общения. — Во всяком случае, уголовного прошлого за ним не числится.

— Он живет под чужими именами, — не отступалась Джой. — Всякий, кто зовется Уильям Джонсон, — обманщик. Это самые распространенные имена во всей Америке.

— Доктор Грепалли, возможно, не поймет твою логику, Джой, — сказал Джек. — Если оно такое распространенное, значит, его носит очень много людей.

— А разница в возрасте? — кричала Джой. — Это не любовь, а холодный расчет! Он женится на старухах и убивает их, чтобы завладеть деньгами.

Но взгляд доктора Грепалли упал на фразу в докладе, которая его насторожила.

— Она что, привезла с собой подлинник Утрилло? — спросил он. — Я считал, что это копия.

— Как вы сказали? Эта старая картина, с которой она так носится? Вполне может быть, что и подлинная. Он же был владельцем авиакомпании. Не разберешь, чему верить.

— Если так, — сказал доктор Грепалли, — это серьезно усложняет дело со страхованием. Полотно должно храниться в банке, иначе в случае хищения нам могут предъявить иск. Мисс Фелисити не имеет права держать эту картину в наших стенах.

Доктор Грепалли неожиданно сильно расстроился. Его отец Гомер Грепалли коллекционировал живопись. На стенах в его доме висела самая богатая коллекция шизофренического искусства, которая очень угнетала Эллен, мать Джозефа. Она жаловалась, что ей тяжело в окружении болезненных, мрачных образов; на этих полотнах не было ничего светлого и жизнерадостного: все изломанное, нечеловеческое, все в серых и черных тонах, только изредка, если повезет, увидишь охряное пятно, да в самом лучшем случае сверкнет темно-красный мазок. Кому нужно собирать психопатическое искусство? Эллен была убеждена, что Гомер тратит на этих уродов большие деньги специально ей назло, но, как объяснил Гомер Джозефу, у его матери параноидальные наклонности, когда-то она сама лечилась у Гомера.

Маленький Джозеф чуть не с колыбели учился обо всем и обо всех думать только хорошо. Папа у него не зловредный, мама в здравом уме. Художники, представленные на стенах их дома, в такой манере пишут не всегда, а лишь находясь в маниакальном состоянии. В промежутках между черными эпизодами их чувства расцветают, больные, изломанные образы грациозно округляются, вытягиваются, образуя нечто целостное и здоровое. Часто, глядя на узловатые артритные пальцы жителей “Золотой чаши”, распевающих полуполную песню, он воображал, как время для них побежит вспять, скрюченные пальцы распрямятся и раскроются, вновь обретут свободу и изящество.

Телефон у него на столе проиграл мотивчик. Джек узнал песенку Битлов “Когда мне стукнет шестьдесят четыре года…”. Доктор Грепалли извинился и взял трубку. Шестьдесят четыре, ведь это молодость, а когда-то казалось немыслимой старостью.

— Звонила внучка мисс Фелисити, англичанка, — сообщил доктор Грепалли. — Она тоже беспокоится за бабушку. Она и еще двое внуков прилетели в Нью-Йорк и завтра на автомобиле приедут сюда.

— Но я полагала, что София — ее единственная ныне живущая родственница! — возмутилась Джой. — Мисс Фелисити просто не способна сказать правду даже по такому очевидному поводу.

— Поразительно, как прямо из ниоткуда являются родственники, когда дело касается наследства, — сказал доктор Грепалли. — Мистер и миссис Эпстейн, спасибо, что посетили нас. Уверяю вас, у нас нет никого, кто замышлял бы обобрать мисс Фелисити. Но я все-таки попробую потолковать с нею кое о чем.

38

Неприятный разговор с сестрой Доун напугал Фелисити, и она, расстроенная, позвонила Уильяму в “Розмаунт”. Ей хотелось, чтобы он уверил ее, что она не виновата — ведь рано или поздно доктор Бронстейн все равно оказался бы в Западном флигеле; так какая разница, днем раньше, днем позже. Хотелось поверить, что сестра Доун не будет ей пакостить и нечего ее опасаться: она просто тупая, бестактная, противная особа и выполняет свои обязанности так, как она их понимает. И ей, Фелисити, не грозит снова очутиться в страшном монастыре своей юности. “Золотая чаша” — вовсе не тюрьма, где рассудок держит тело в оковах и тело подчиняется, хочешь ты того или нет. Наоборот, с годами все сильнее чувствуешь, что дух заточен в тюрьму тела и рвется на свободу. И совсем не “Золотая чаша” держит тебя взаперти, а твое тело, которое больше не желает бегать, прыгать и скакать по твоей указке. Конечно, окажись она рядом с доктором Бронстейном у психиатра, она могла бы возразить, что раз сильные отрицательные эмоции мешают вспомнить имя президента, то же самое относится и к Косову. Это же не просто точка на карте, которую знает всякий, кто следит за текущими событиями, это страшное место кровопролития и смятения души. Она могла бы объяснить, что причина забывчивости — не стареющий мозг, просто горький опыт молотом заколачивает двери к знанию. Если ты вдруг продаешь бриллианты, а вырученные деньги отправляешь в собачий приют, это не значит, что ты тронулась умом; просто ты разумно заключила, что собаки, презираемые тобой, все-таки лучше людей. Чем меньше ты способен к действиям, тем осмысленнее твои действия становятся. Старый человек, как малый ребенок, просто преспокойно выплевывает пищу, когда она ему не по вкусу. И все дела.