Книга Билет в одну сторону - Наталья Костина

– Переодевайся! – главный бросил мне в руки тюк с одеждой.

С удивлением я увидел, что это форма с украинскими знаками различия.

– Это что?

– В разведку пойдете…

Почему-то я всегда думал, что ходить в разведку могут только асы своего дела – лучшие из лучших. Что я буду делать на чужой территории, не зная ни одного украинского слова?

– Не твое дело! Приказы не обсуждаются! – отрезал мой начальник, когда я только заикнулся об этом. И чуть смягчась, добавил: – Чехи – тех вообще за версту, видать, млять, что не славяне. Ну кого мне посылать, а? Приказ сверху… Через час у КПП, сдадите оружие, и чтоб в карманах, млять, нечего к едрене фене не звякало и не звонило!

Я надел форму, практически ничем не отличавшуюся от той, которую носил до сих пор, но с желто-голубой, бросающейся в глаза нашивкой на рукаве. Видно было, что до меня ее никто не надевал. Похоже, камуфляж был специально несколько раз запачкан и затем простиран, чтобы выглядел поношенным. Только нашивки были какие-то слишком яркие, нарочитые.

– Слышь, не знаешь – зачем нас туда везут? – шепотом осторожно спросил молоденький парнишка, тоже доброволец. Я был в курсе, что он питерский, но познакомиться ближе нам пока не удавалось.

– Да вроде на разведку…

– В разведку обычно чехи ходят, и ночью.

– Ну, пока соберемся, доедем, наверное, ночь уже и будет.

– Куда доедем, до Киева, что ли? Тут все в получасе езды! А сейчас вообще девять утра.

Переодеваемся и ждем, сидя на койке рядышком, исподтишка оглядывая друг друга. Форма сидит идеально. Питерский нервно тискает в руках черную балаклаву – ему явно не по себе.

– Ты в боевых действиях уже участвовал? – тихо спрашивает он.

– Да, – нехотя отвечаю я. Болтать почему-то не хочется, но мой собеседник никак не желает угомониться:

– Ну… я тоже стрелял. Тебе сказали, чтобы ничего личного с собой не брал?

– А я и не беру.

– А у меня фотка… я ее всегда с собой ношу. На удачу.

– Сказали, чтоб не звякало и не звонило, а фотку можно, наверное. Это ж не паспорт…

Паспорт я все равно беру с собой: мало ли что. И потом… «Пускай они своим срочникам приказывают, – неожиданно зло думаю я, – а мы… мы приехали сюда добровольно. Только вот уехать обратно…»

Питерский осторожно извлекает из кармана и показывает мне фотку: на ней он снят вместе с девушкой, как я и думал. Они трогательно держатся за руки, стоя на мосту Влюбленных – есть в Питере такая мулька: приходить на этот мост, вешать на перила замок со своими именами, а ключ бросать в воду.

У меня самого тоже кое-что заныкано: во-первых, паспорт. Хотя, если вдруг карманы будут проверять, его лучше переложить в другое место. Выйдя в сортир, я быстро достаю документ и, расшнуровав берцы, засовываю его под стельку. Пускай идем на чужую территорию, все равно, потерять паспорт – та еще морока. Кроме того, приходит мне в голову гаденькая мыслишка: вот возьму и сдамся в подходящий момент! У нас в палатках по ночам уже украдкой шепчутся: укры совсем не такие людоеды, какими их выставляют, пленных даже не пытают, и условия вполне человеческие… даже лучше, чем тут, в этом угольном медвежьем углу. И очень быстро пленных отправляют по домам, особенно если доброволец. Хочу поделиться всем этим с питерским, но не успеваю. Возвращаюсь в палатку и застаю там почти полный сбор. Все в укропской форме, все немного нервничают – одни только чеченцы невозмутимо спокойны. Замечаю, что они до сих пор в своем. Или приказ отменили?

– Слышь – а чехи-то в нашей… – украдкой говорю питерскому. Тот немного раздумывает:

– Да какие из них укропы? И так все понятно…

Объяснение меня почему-то не успокаивает, наоборот – только настораживает. Однако питерский, которому, наверное, все это время не с кем было и словом перемолвится, снова пристает с расспросами:

– А правда, что где-то в Донецке сын того самого?

Он называет имя известного актера, а я лишь пожимаю плечами:

– Не знаю, не видел…

– Говорят, он такой… немного не в себе. Девчонку какую-то избил до полусмерти, его даже в психушку хотели засадить, а потом предложили – или на принудиловку, или сюда. Ну, он и подписался. Да и сам папаша тоже не всегда адекват, если честно…

В моей голове что-то щелкает: я вижу Психа, с садистским наслаждением бьющего Томку нагайкой по спине, Психа, всаживающего пулю за пулей в Василия… слышу его голос: «Идут по Украине солдаты группы “Центр”»… А он здорово похож на своего папашу, оказывается! Сказать или не сказать, что я с ним знаком? Если скажу, этот липучий тогда ни за что от меня не отстанет, пока не вытянет все, до последних деталей. Однако решить, что лучше – смолчать или нет, я не успеваю: нас гонят на улицу.

– Давай вместе держаться? – Питерский явно дрейфит. Уши у него пылают, руки дрожат.

– Не боись, – подбадриваю я его. – Умирать не страшно… если сразу.

Он смотрит на меня как на конченого придурка – то ли стебусь в такую минуту, то ли я и есть тот самый параноик, про которого он мне же сейчас рассказывал? «Все эти повести родом из Луганской области, – шепчу я про себя. – Жестокой местности с терриконами в окрестности… с терриконами в окрестности… с терриконами… в окрестности».

В нашей машине только переодетые в украинскую форму: в основном сопливое пацанье, типа меня и питерского, который жмется ко мне боком; несмотря на мое подозрительное бормотанье, наверное, все же со мной рядом ему спокойнее. За нами идет еще одна крытая машина, а на повороте я замечаю, что в последнем, замыкающем грузовике везут нечто знакомое – блин, да это же съемочная аппаратура!

– Не боись, – успокаиваю я питерского. – Кино снимать будут. Сто пудов: кинуху про войнуху!

– А зачем боевые патроны тогда выдали? – клацая зубами, интересуется он. – Я слышал, чехам боевые дали! А нам никаких! И оружие забрали!

– Ну, наверное, мы будем сниматься, а чечня – нас охранять. Да чё ты, в самом деле, так трясешься? Да и вообще: зачем на съемках боевое оружие? Чтоб ненароком кого подстрелить? Наверное, муляжи раздадут. Я уже в кино снимался, знаю. И потом: сейчас перемирие объявили. Никаких военных действий. Сечешь?

Он все еще никак не может успокоиться, мандражирует, как будто идет на позицию в первый раз. Да и не позиция это никакая, а так… развлечение для взрослых дядек с камерами, пока обе стороны не стреляют. «Будут снимать кино, – говорю про себя. – Кино. О жестокой местности с терриконами в окрестности».

Аня

– Ешь. Я знаю, что ты хороший…

– Что, опять своего сепара с ложечки кормишь?

Я вздрогнула и пролила протертый суп прямо ему на грудь. Он был не горячий, но я все равно почувствовала ЕГО кожей и услыхала ЕГО ушами.

– Ну… ты чего, Ань? Чего надулась как мышь на крупу? Я ж просто пошутил…