Книга Защищая Родину. Летчицы Великой Отечественной - Любовь Виноградова

Последовал приказ Еремину лететь на завод в Саратов и вместе с колхозником выбрать себе боевую машину. «То есть как это купил? — удивился Еремин. — У нас можно вот так просто купить самолет?» — «Раз продают, значит, можно», — ответил Хрюкин, озадаченный не меньше Еремина.

Еремин тут же выехал на встречу со странным колхозником. Честно говоря, самолетов в полку не хватало. Находившиеся в рабочем состоянии были после Сталинградской битвы латаные-перелатаные, так что за новым самолетом майор Еремин поехал бы на край света. Но какого масштаба событие происходило сейчас с его участием, он понял только позже.

Покупка боевой техники трудовыми коллективами становилась делом обычным: в складчину рабочие, служащие и колхозники покупали и самолеты, и танки, помогая фронту последним, что у них было. Но саратовский крестьянин Ферапонт Головатый стал первым человеком в СССР, купившим боевую технику самостоятельно. Самолет он действительно купил на свои деньги.

Ферапонт Головатый был непростым колхозником. До революции его, высокого, красивого, недюжинной силы парня, отправили служить в лейб-гвардию. В первую мировую войну он здорово дрался и получил три георгиевских креста. После революции командовал эскадроном в коннице Буденного. На фронт Великой Отечественной тоже пошел бы, но его не взяли по возрасту: он родился в 1890 году. Головатый был патриотом и не мог не участвовать в защите родины. Когда в газетах стали появляться статьи о трудовых коллективах, купивших технику в подарок для фронта, он решил, что сделает то же самое.[363]

Как и подобало русскому мужику, решение свое Головатый с семьей не обсуждал. Он просто в один прекрасный день сказал жене: «Мать, я покупаю для фронта самолет». Реакция жены не удивила: «Батька, ты что, совсем сдурел? У нас внукам ходить не в чем!» Головатый и сам помнил о том, что у него на шее сидит одиннадцать внуков. Отцы у всех были на фронте, трое уже погибли. Именно поэтому, в отличие от своей жены, думавшей о том, как бы прокормить и одеть внуков, Головатый считал, что должен помочь фронту, где проливали кровь и его дети. «Ничего ты, Маруся, в политике не понимаешь, — стыдил он жену. — Если немцы возьмут Сталинград — нам всем хана». Как выяснилось, решение купить самолет Головатый принял, когда слушал сводки о тяжелых боях под Сталинградом. По его мнению, авиация должна была сыграть решающую роль в разгроме врага.

Разузнав, что самолет стоит сто тысяч рублей, Головатый начал собирать деньги. Он был в колхозе пчеловодом и имел собственную пасеку. Килограмм меда на колхозном рынке стоил тысячу рублей, так что самолет был ему в принципе по карману. Но денег у него не хватало, пришлось продать двух коров. Дома не осталось ни копейки, и всю зиму большая семья ела то, что заготовили летом: картошку, свеклу и капусту. «Ничего, протянем, — говорил Головатый, — фронту сейчас больше деньги нужны».

На подаренном Головатым самолете Еремин отлетал два года. Узнав, что самолет пришел в негодность, Головатый в 1944 году подарил ему еще один.

После поступка Головатого порыв охватил всю страну. Люди неожиданно поверили, что могут внести ощутимый вклад в общее дело. Последовавшие примеру Головатого расставались со сбережениями, женщины продавали драгоценности. Уже к апрелю 1943 года 274 сельских патриота перевели государству на покупку вооружения 36,5 миллиона рублей. Примеру крестьян последовали и горожане, в том числе интеллигенция. Михаил Шолохов передал фронту присужденную ему за знаменитый роман «Тихий Дон» Сталинскую премию, знаменитое трио художников Кукрыниксы совместно с поэтами Маршаком и Михалковым построили на свои средства танк, окрестив его «Беспощадный», а вдохновленный примером Головатого конструктор Яковлев внес 150 тысяч рублей на покупку самолета Як, который сам же и сконструировал.

Движение ширилось. Настал день, когда Ира Дрягина уехала за У–2, на который собрали деньги в ее родном Саратовском сельскохозяйственном институте. До этого в 588-м полку случилось еще одно большое событие: вернулась Галя Докутович.

Как-то в декабре, хмурым мокрым вечером, личный состав 588-го полка собрался у школы в центре станицы Ассиновской: пора было ехать на аэродром. Стояли, поглядывали на серое небо, «на темные клочья низких облаков». Деревья «нелепо взмахивали голыми ветками, словно пытались удержать равновесие, поскользнувшись на мокрой земле».[364]Ждали грузовик, который возил их на аэродром, но вместо него из-за угла появилась забрызганная грязью легковушка. Из машины вышла девушка, которую сначала никто не узнал. На ней была короткая и тесная, с чужого плеча, шинель, в руке полупустой рюкзак. Она стояла неподвижно и молча. Вдруг кто-то тихо сказал:

— Докутович… Галка!

Галя бросилась к ним, не разбирая дороги, с трудом выволакивая сапоги из густой грязи. А подругам трудно было поверить, что она вернулась, вернулась после тяжелейшей травмы из глубокого тыла. Ее обнимали, тормошили, а Галя громко смеялась и все что-то говорила… Наташа Меклин заметила, что из Галиных глаз вот-вот польются слезы. Подъехала машина, все влезли в кузов, и машина тронулась. Только Галя осталась на дороге, «высокая, в смешной короткой шинели, такая одинокая. Смотрит нам вслед, машет рукой».

Девчата были все уже с орденами, «и все стали такие красивые», писала Галя и дальше описывала, как ее приняли: «Семья родная, не иначе»… В рюкзаке у Гали лежало заключение врачей о том, что она нуждается в дальнейшем лечении и не годна к военной службе, даже при штабе. Это заключение она никому не показала и никому, кроме дневника, не признавалась в том, что ее постоянно мучают боли. Подруги, конечно, догадывались. Когда Бершанская поставила Докутович на ночное дежурство в первые дни после возвращения в полк, Женя Руднева просила ее отменить этот приказ, ведь Галя еще не окрепла после травмы. Но Бершанская решила: если Докутович вернулась в полк, она должна нести нагрузку наравне со всеми. Женя Руднева и Полина Гельман сказали Гале, что дежурство отменили, и по очереди отдежурили за нее.

«После войны буду поправляться, — писала Галя в дневнике. — Свой шестимесячный отпуск я положила в карман». И немного позже: «Чувствую себя очень плохо. Стараюсь крепиться, но выдержка когда-нибудь лопнет. Пока еще хватает…»[365]

Галя хотела, раз уж смогла вернуться в полк, непременно летать. Вдруг — «как обухом по голове»: она узнала, что ее снова собираются назначить адъютантом эскадрильи, а полеты в качестве штурмана предлагалось снова совмещать с этой штабной работой. Как это, ей же обещали, что, если вернется, больше в штабе сидеть не будет! «Сегодня целый день на давала покоя майору, — писала она, — стыдила и Ракобольскую, ведь она же обещала!» Бершанская сдалась, разрешив Гале теперь быть просто штурманом. Начались боевые вылеты. Несколько месяцев назад, когда Галя покидала полк, Красная армия отступала, и только сила духа не давала усомниться в победе. Теперь Закавказский фронт наступал по тем же местам, где отступал прошлым летом. В опустошенных станицах люди встречали их с радостными слезами, вот только накормить не могли. «Хочется есть, но все равно нечего», — писала Галя. Но какое это имело значение: в войне произошел перелом.