Книга Дочь Роксоланы - Эмине Хелваджи

Относительно сказанного ранее мы вновь повторяем вопрос, с которого начали: главное обличье Азраила – мужское или женское? Ибо нет ничего важнее, чем найти верный ответ. В первом случае следует сопротивляться ему до конца, а во втором же – наступает момент, когда сопротивление становится недостойным, ибо запретно бороться с женщиной в полную силу и сверх нее…

Итак, при встрече с Азраилом, когда верхом он и вооружен, лишь противостояние подобает, но не бегство, ибо никакое бегство не спасет от Смерти. И никакая осторожность не спасет, даже засядь ты в трижды укрепленной твердыне.

Но когда приходит она в свой срок в обличье безоружной соблазнительницы, и дыхание ее опьяняет, ласки снимают усталость, а пение уносит прочь боль… Всмотрись: разве это та же самая Смерть, с которой ты столько раз сталкивался в сражениях? Разве это – змея, которая подкарауливала тебя в пустыне?! Разве это непримиримый враг, горделивый, уверенный в своих силах и оружии, дерзко бросающий тебе вызов?!

Улыбнись ей – и уступи…»

* * *

– Еще одна возможность там не рассмотрена, – пробормотала Михримах. Ей не следовало уточнять, о чем именно речь: у обеих сестер сейчас перед внутренним взором было одно и то же – обрывок свитка, испещренный письменами насх.

А в действительности перед глазами – все та же Грозная Башня, уже более близкая, но все еще недоступная: запоздалый прохожий плетется нога за ногу, уже второй раз приходится останавливаться, чтобы от него отстать.

– Какая же? – рассеянно полюбопытствовала Орыся, вглядываясь во мрак.

– Что Азраил не женщина и не мужчина. Евнух он.

– Как мелек, ангел, он, может быть, человеческого пола не имеет… – Орыся все еще смотрела вперед, вдоль улицы, не поворачиваясь к сестре. – А евнух, по закону, – мужчина…

– Разве? – усомнилась старшая.

– Согласно законоучению – да. Что, тоже этот урок под чадрой просидела?

– Не помню… – виновато призналась Михримах.

– Слушай, помолчи, а?

Они немного подождали. Нет, шаркающие шаги вроде бы удалялись, только очень медленно. Изнемог, должно быть, прохожий. Ночь праздника оказалась для него равной двум-трем дням напряженной работы. Так бывает.

– …Не взаправду, конечно, но перед законом – мужчина, – продолжила Орыся, когда сестры, убедившись, что опасности нет, снова потихоньку двинулись вперед. – За них даже замуж выдают.

– Шутишь?

– А ты что, не знала? Ну, ты даешь… Я, когда у меня под чадрой лицо скрыто, глаза не зажмуриваю и уши не затыкаю! Ты, скажем, Веледа Долговязого когда в последний раз видела? То-то, с год назад. Выдали за него замуж Ясмин, любимую служанку Гюльфем-хатун, и отправили в Анкару, да не кем-нибудь, а… ой, забыла… Или даже не знала в точности. Но хорошую должность ему дали – такую простой человек и за три жизни не выслужит, будь у него даже хозяйство, как у Карагеза.

– Погоди, так это что – награда?!

– А как же! – Младшая сестра в изумлении уставилась на старшую, даже забыв следить за улицей. – И евнуху – за верную службу – награда, и вдобавок своего человека на этой должности имеешь, что всегда весьма полезно. И Ясмин награда, а то что же ей, свое перезрелое девичество до седых волос влачить? Она хоть и не гаремная наложница была, а все равно ведь имущество султана. Выходит, что если и замуж, то только так, чтоб детей не было. А то слишком много чести для подданного, если у него от девушки из султанского гарема родится сын. Или хоть дочь.

– Завидная награда… – с сомнением произнесла Михримах.

– Вполне себе. Все, кроме детей, евнух, после стольких-то лет гаремной службы, обеспечить сумеет. Причем куда лучше, чем какой-нибудь неотесанный мужлан.

Тут уже Михримах не оставалось ничего иного, кроме как согласиться. И в самом деле, лучше уж за Веледа, чем за Хадживата; во всяком случае от своего мужа-евнуха у Ясмин точно не будет нужды бегать к кому-нибудь вроде Карагеза. А дети – да ну их, одна морока. Если иначе никак, потом можно и приемышей взять, чтоб была опора в старости.

Отчего бы Долговязому и не взять в жены служанку Гюльфем-хатун? Он ее лет на десять, кажется, старше, можно сказать, сестра, но не двойняшка, а намного младше. Уж точно Ясмин для него не кто-то из тех, кого знаешь с рождения, кто как дочь тебе. Кто для тебя дороже жизни. Да и не надо такого, зачем, будут мирно стариться вместе.

Она уже хотела поделиться этой мыслью с Орысей, как вдруг заметила: та снова напряженно всматривается и вслушивается во мрак.

Чужие шаги перестали удаляться, пусть даже медленно. Теперь они приближались: все такие же усталые, шаркающие…

– Халва… Халва… – с унылой безнадежностью донеслось из темноты. – Да благословит Аллах многочисленность правоверных, а также всех прочих…

Спугнутый дружным хохотом, торговец шарахнулся прочь и с прытью, которую ему позволяла усталость, сбитые ноги и халвяной поднос с остатками несъедобья на нем, заковылял дальше, вдоль дворцовой стены.

Девочки продолжали смеяться еще долго. Они не сразу остановились даже после того, как юркнули в потайной лаз и за их спинами повернулся входной камень, отсекая все, что случилось с ними этим вечером во время славного праздника Шекер-байрам.

X. Крапленое время

1. Молоток и крест

– Шумят… – задумчиво сказал Тарас. – Девчата сказали – по вечеру начнут, а они аж вон когда…

– Так это, наверное, по-ихнему вечер уже, – с некоторым сомнением заметил Ежи.

– Может, и так. Ох, не любит здешний народ работать, если так рано праздновать начинает…

– И не говори. То ли дело мы с тобой. Что здесь, что прежде. День-деньской землю пахали, железо ковали, церкви возводили да корабли ладили, так ведь?

– Уел, ясновельможный, – хмыкнул Тарас. – Хотя насчет церквей я тебе сейчас кое-что скажу. Весьма удивительное.

– С ясновельможностью не шути, – голос Ежи был сух. – Ей свое место, мне – свое.

– Погоди… Да кто ж ты тогда есть, Латинская Грамота? – Казак, оказывается, и не думал шутить, он в самом деле был озадачен.

– Просто вельможный.

– А разница велика?

– Изрядна. Видно, мало ты под Байдой служил, если такое спрашиваешь.

– Ну да, недолго, притом в лодейном войске, где все на особый лад было, и величание тоже. Так что, небось, скажешь, молодой кнеж Дмитрий, пока отец его жив, тоже не ясно-, а просто вельможный?

– Да не скажу. Он-то ясно-. Но это он. А вот простому шляхтичу до ясновельможности ни на коне доскакать, ни саблей дотянуться.

Говорить друг с другом они говорили, но при этом споро и внимательно простукивали стены каземата. Следовало бы, конечно, начать с пола, ведь, скорее всего, ход открывается где-то там, однако в этом случае надо было оторвать доски, что потом уже не удастся скрыть.