Книга Судьба цивилизатора. Теория и практика гибели империй - Александр Никонов

— Вряд ли вы прельстите планету безденежьем и уравниловкой, Григорий Пантелеймонович.

— Да, наверное. Но тогда человечество рано или поздно вымрет, потому что бесконечно наращивать сложность системы невозможно.

— Отчего же, друг мой?

— Просто потому, что любая система состоит из элементов с ограниченной пропускной способностью. В том числе и общество — оно состоит из людей. И человек — из клеток. Предел нашей конструкции заложен в генах. Есть 46 хромосом и больше некоего теоретического максимума из этого набора не выжать…

«Вообще говоря, в мире есть всего три вида основных элементарных частиц — электрон, позитрон и нейтрон. Всего три! Казалось бы, при такой скудности материала какое разнообразие тут можно получить? Оглянитесь вокруг — вон какое!..» — к сожалению, во время разговора с Черным этот аргумент не пришел мне в голову. Зато пришел другой, ничуть не хуже…

— А вы, Григорий Пантелеймонович, возьмите 8000 хромосом, и тогда конструкция усложнится на порядки. Человечество ведь может преобразовывать не только окружающий мир, но и себя! Генная инженерия не зря придумана. Она еще скажет свое веское слово в усложнении социальной структуры.

— Не дай Бог!!! — всплеснул руками Черный. — Зачем такое сверхсущество? Чем вам не нравится тихая крестьянская жизнь?

— Да, знаете, ничем не нравится. Не люблю ходить с ведрами по воду и в сортир на морозе…

У другого модного деревенщика, Дугина, тоже есть рецепт спасения человечества — религиозный. Видите, сколько в наше время катонов всяких развелось — на любой вкус!.. У каждого свой рецепт. Если помните, разговор наш начался с того, что господин Дугин утверждал, будто набитый по ноздри сакральностью дикарь с берегов Замбези, живущий на лоне природы, во сто крат счастливее жителя современного города. И жизнь его гораздо наполненнее и осмысленнее. А прервал я разговор просьбой разъяснить мне, серому Просвещенцу, что есть такое «опыт души». И Дугин ответил…

— Опыт души — это когда человек сталкивается с тем, что весомость некоего внутреннего и абсолютно неочевидного измерения в нем начинает проявлять себя со всей очевидностью. Грубо говоря, телесный мир становится все более и более прозрачным, а душевный — все более и более конкретным. А Современный мир не верит в это, он исходит из того, что души не существует. И отсюда начинается сложнейшая диалектика Просвещения. Она имеет строгий ценностный вектор по эвакуации души. Просто когда ученые стали подвергать все физическим измерениям, вычислениям всяким, души никакой не обнаружили. И решили, что души нет.

— А на нет, как говорится, и Страшного суда нет. Послушайте, но раз существование души и Бога принципиально недоказуемо, зачем вообще принимать их к рассмотрению?

— А вообще ничего недоказуемо!.. — вспылил Александр Гельевич. — Я понимаю, что я отстаиваю позиции лагеря, который очень давно проиграл. Но вопрос: а когда Христа распяли, был ли он в выигрыше? Представьте, что вас распинают за то, что вам не очевидно — за веру. Чисто конкретно пробивают ладони гвоздями, чисто конкретно жгут, выкалывают глаза… А вы противопоставляете этому чисто конкретному насилию над собой только факт своей души. Сейчас пришло время Антихриста, который искушает. Модерн — это искушение. Ему трудно сопротивляться.

— А зачем ему сопротивляться?

— Прежде чем Европа пришла к такой ценностной системе — гедонистической, прагматичной и индивидуалистической теории чистого наслаждения, там вырезали сопротивление со стороны консервативных групп. Были войны, революции, расстрелы, гильотины, была Вандея. Весь процесс истории сточки зрения консерватора — это процесс деградации.

— Не завидую я вам, господин Дугин. Ваш взгляд на мир печален. Мой — оптимистичен. С моей либеральной точки зрения, история — это процесс перманентного прогресса. В том числе в области гуманизма и человеческих отношений. Новые технологии порождают новый гуманизм. Зачем вы против нас боретесь? Нам тут хорошо. А ваш мир ужасен, скучен, догматичен, мрачен…

— В этом как раз этика и состоит — в борьбе. Мир Современности направлен на десакрализацию. Можно сказать этому «да», можно сказать «нет». Можно сказать «это здорово», а можно сказать «это чудовищно! это трагично!».

— Не понимаю, что трагичного в удобстве и комфорте?

— Вы считаете, что ничего. А я считаю, что появление людей и цивилизаций, которые возводят принцип удобства в статус ценности, является чудовищным оскорблением человеческого достоинства! Потому что плоть борется с духом. Дьявол с Богом. Как только тело мы возводим на место души, человека — на место Бога, происходит подмена ценностей: высшая ценность встает на место низшей. А потом о высшей ценности вообще забывают.

— А почему вы решили, что человек по сравнению с Богом — низшая ценность? По мне, так наоборот, в конце концов. Я же человек Просвещения, горожанин эпохи пост-Ренессанса и иначе утверждать не могу…

— Потому что это истина Веры, истина Традиции, истина того внутреннего опыта души, который является для меня единственным критерием реальности.

— А для меня ваш опыт, хотя он наверняка очень прикольный, вовсе не является критерием реальности. Тем более единственным. Доказать вы мне ничего не можете, поскольку душа приборами не ловится, как же нам прийти к согласию?

— А я не собираюсь никому ничего доказывать.

— Собираетесь! Иначе зачем вы пишите книжки?

— Для моих единомышленников. Я имею огромное количество сторонников и возглавляю политическую партию, 15 000 человек записались в мою партию. А это уже та степень мобилизации, которая превышает простой уровень одобрения. Это люди, которые говорят прогрессу «нет», говорят «да» корням, своей религиозной идентичности.

— «Узок их круг, страшно далеки они от народа…»

— Узок. Но в Америке, скажем, фундаменталистские протестанты (хотя я не разделяю их взглядов, потому что это чистая ересь) очень влиятельны. У телепроповедников миллионные аудитории.

— Кстати, об Америке… Вы, я знаю, очень настроены против глобализма, наступления американского образа жизни.

— Конечно! Глобализация — это план Антихриста. По мере наступления однополярного мира мы становимся все менее и менее суверенными, в наш быт проникают чужие коды поведения, нормы, представления.

— Ну и что? Не всели равно, каким кодам поведения следовать? Своим национальным или чужим национальным? Расписную рубаху носить или ковбойку… Это все внешняя шелуха. Главное — жить в мире и не сносить друг другу головы. Например, в борьбе за расписную рубаху против ковбойки.

— Вы рассуждаете как отъявленный недоумок! Как ультраобыватель, которых уже не осталось даже среди читателей «Новой газеты»! Это издевательство над читателем! Мы многие века жили на этой земле, наши отцы и деды отстаивали нашу культурную самобытность. Что ж теперь, наплевать на них?

— Мы не отвечаем за их действия. У предков была своя жизнь, у нас своя. Если мой прадед был военным, дед был военным и отец был военным, это еще не значит, что я должен идти в военное училище.