Книга Времена Хрущева. В людях, фактах и мифах - Виталий Дымарский

Казалось бы, друзья Синявского и Даниэля должны были помнить, что совсем недавно, в 1958 году их знакомых, целую группу аспирантов из университета осудили по так называемому «Делу Краснопевцева». Где-то же они должны были сидеть. Где? Но такой вопрос не возникал.

А вскоре из лагеря вышел друг Даниэля Анатолий Марченко, который написал книгу «Мои показания» – первое документальное свидетельство о послесталинских лагерях, и прежде всего лагерях хрущевского времени. В дальнейшем появилась большая мемуаристика – книга «Особо опасный» Бориса Вайля, воспоминания Михаила Михайловича Молоствова «Ревизионизм-58», Револьт Пименов написал очень объемные мемуары, Кузнецов – будущий «самолетчик», угонявший в 1970 году самолет вместе с группой евреев-отказников, его товарищ Алексей Мурженко, Александр Дедони.

Картина, казалось бы, складывалась, но прежде всего всех интересовала современность, брежневские лагеря. По-настоящему обратиться к этой теме стало возможно, когда открылись архивы. И не только архивы ведомственные. Например, была возможность в 1993 году переснять карточки политзэков послесталинского периода в спецчасти мордовских лагерей. Все вместе – мемуары и документы – более или менее позволяют понять, что происходило.

Конечно, было наивно предполагать, что прекратили работать суды, что те же лагеря прекратили свое существование. Безусловно, они оставались. Но с другой стороны, их наличие – это нормальная практика, существующая в любой стране. Надо понять, насколько и какие именно карательные действия во времена Хрущева можно называть репрессиями и насколько они были последовательными в рамках некоей политической логики.

После Сталина роль органов безопасности была сильно понижена прежде всего из чувства самосохранения высших руководителей страны. Комитет государственной безопасности перестал быть министерством, его понизили в иерархии. Все слишком хорошо помнили, что стало с XVII съездом КПСС. Кроме того, действительно после смерти Сталина стали сажать меньше.

Если обратиться к статистике: на исходе жизни Сталина с каждым годом примерно вдвое уменьшалось число посаженных по разным пунктам 58-й статьи. Разумеется, уменьшение происходило прежде всего за счет статьи 58.1, по которой сажали прибалтийских и украинских партизан – участников сопротивления. Но и по статье 58.10 – за язык, за свободу слова, тоже сажали не так много, как сохранила народная память, потому что в народной памяти остался в основном 1953 год как угроза новой волны массовых репрессий, которая прекратилась со смертью Сталина. И какое-то время политические репрессии перестали быть инструментом политики.

По статистическим данным получается, что после смерти Сталина идет резкое снижение числа посаженных, а потом вновь – резкий взлет в 1957 году, когда по статье 58.10 были осуждены 1798 человек, около 1200 человек – в 1958 году и несколько сотен – в 1959 году. А потом количество осужденных вновь стало резко падать, и в 1964 году их было уже порядка двух сотен человек.

Эти цифры не случайны: через полгода после XX съезда КПСС начались венгерские события, которые сильно испугали партийных лидеров и госбезопасность. Начавшаяся гласность была резко свернута, и появилось инструктивное письмо ЦК КПСС от 25 декабря 1956 года, которое дало старт новой репрессивной кампании.

Но это беспокоило руководство страны, поскольку не было похоже на движение к коммунизму. И тогда руководителем тогдашнего ленинградского управления КГБ Мироновым был придуман выход, который назывался «профилактика». То есть людей без особой надобности старались не сажать, предпочитая воздействовать на них разными способами по общественной линии, партийной, комсомольской, профсоюзной, внесудебными способами и так далее. Эта тенденция обозначена в решении XXI съезда Коммунистической партии под лозунгом «Бороться за каждого человека».

Фактически, таким образом были заложены основы репрессивной политики на последующие тридцать лет существования Советского Союза. Если взять отчеты КГБ в ЦК КПСС, то получится, что на одного осужденного приходилось около сотни «профилактированных». Казалось бы, это хорошо, что сажают мало, но как видно теперь, у страны отняли будущую элиту, потому что эти профилактические меры чаще всего касались лидеров, людей, которые могли бы стать основой гражданского общества. «Профилактика» очень тщательно воздействовала на умы и мастерски обрабатывала всех, кто выделялся из массы.

Мысль, нужно ли сажать каждого, рассказавшего анекдот, заботила советских юристов еще при Сталине. И то, что, например, считают новым брежневским ужесточением – введение статьи 190 о «заведомо ложных и клеветнических измышлениях» – тогда было попыткой ослабить уголовное законодательство.

При Хрущеве менялись и условия содержания в лагерях, и состав лагерников. Четыре вида режима – общий, усиленный, строгий, особый – были введены именно в хрущевское время, и тогда же появился особый режим, или как его называют – «спец», для особо опасных госпреступников, которыми и были политические заключенные.

После хрущевских амнистий в лагерях все равно оставалось достаточно много людей – и не только настоящих военных преступников, но и участников сопротивления в прибалтийских республиках и на Западе Украины. Многие из них не были реабилитированы и досиживали до начала 70-х годов, так же как и посаженные по религиозным делам.

Анатолий Кузин, автор мемуаров «Малый срок», попав в лагерь после участия во Всемирном фестивале молодежи и студентов в 1957 году, отсидел меньше трех лет. Сидел он в девятнадцатом Чунском лагере Озерлага на трассе Абакан-Тайшет. В их лагере поперечные дорожки между бараками называли: Первая, Вторая и Третья Антисоветская, а главная дорога называлась проспектом иеговистов. Свидетели Иеговы были не милы ни Гитлеру, ни Сталину, потому что они и «Хайль, Гитлер» не кричали, и в советской армии не служили. Для них амнистий не было, и какое-то время они составляли большую часть населения лагеря.

Произошла при Хрущеве и реформа Уголовного кодекса. Сначала вместо старых пунктов 58-й статьи появился закон об особо опасных госпреступлениях, затем статьи этого закона перекочевали в раздел «Особо опасные государственные преступления» нового Уголовного кодекса 1961 года. В общем, особенно ничего не поменялось, кроме санкций, – больше двадцати пяти лет уже не давали. Но высшая мера наказания оставалась.

К особо опасным госпреступлениям в СССР относили довольно многое. Измена Родине, в понятие которой входила и попытка бегства за границу. Участие в разнообразных бунтах – Новочеркасск или Тбилиси были не единственным, и даже недалеко от Москвы бунтовали Муром и Александров.

Но не бунтовщики составляли основу нового населения лагеря. Прежде всего это были осужденные по 10-му или по 71-му пунктам 58-й статьи, т. е. за то, что где-то что-то ляпнули, где-то что-то организовали.

Было и дело о подготовке покушения на Хрущева, но следствие не захотело придавать этому слишком большую огласку. Предполагаемого снайпера сгноили в психушке, а двое участников молодежной левой группировки – Осипов и Кузнецов – оказались в лагере. Осипов – сейчас один из лидеров русских националистов, а Кузнецов подался в сионисты: пытался угнать самолет, отсидел много лет в Мордовии и сейчас благополучный журналист, редактор в Израиле. Со многими молодыми левыми из республик случилась подобная трансформация.