Книга Роковое зелье - Елена Арсеньева

И, качаясь из стороны в сторону, вывалился из залы вкоридор, так сильно запутавшись ногами на пороге, что проворный Лопухин едвауспел его поддержать.

Следом стремительно, словно боялись долее задержаться вобществе опозоренных хозяев, зал покинули остальные гости, торопливо разбегаясьпо отведенным им комнатам.

Через несколько мгновений в зале остались только Долгорукие.Князь Алексей Григорьевич сорвал с лица повязку, с отвращением отшвырнул в уголи первым делом отвесил пощечину злорадно усмехающейся княжне Елене. Та с воплемопрокинулась на руки матери, но Прасковья Юрьевна не стала тратить времени наутешения и, повинуясь грозному взгляду мужа, поспешно выволокла дочь вон.Следом выскочил до смерти перепуганный Николай.

Екатерина стояла, стиснув перед грудью руки, бледная,неподвижная, словно перед казнью. Такой же мертвенный вид имел и старшийДолгорукий.

– Да бросьте, – с неловкой жалостью пробормоталкнязь Иван, переводя взгляд с сестры на отца и даже забывая о привычнойнеприязни к ним. – Ну чего вы так?.. Пьян же в дупель, не видно разве?Лыка не вяжет, вот и несет бог весть что. Плюньте и забудьте, утро вечерамудренее.

Ни Алексей Григорьевич, ни Екатерина даже не шелохнулись, неудостоили его взглядом.

– Смотрите, как хотите, – обиженно вздохнул князьИван, – коли так, пошел я.

И удалился в полной тишине.

Отец и дочь какое-то время еще хранили молчание, потомЕкатерина с усилием разлепила онемевшие губы и невнятно проговорила:

– Ну ладно. Я тоже пойду.

– Спать, что ли? – бросил Долгорукий, бесясьоттого, что вся их задумка готова пойти псу под хвост, однако не имея ни сил,ни желания утешать потрясенную дочь. У него у самого как оборвалось нынче отслов императора сердце, так до сих пор и не встало на место, что же говорить оКатьке, которой все равно что плюнули в лицо, да еще прилюдно? Неважно, чтостоит с каменным выражением, – на душе небось таки-ие кошки скребут…

– Ну да, – тем же блеклым голосом произнеслаЕкатерина. – Пойду спать. Только раньше зайду Дашеньку нашу проведаю – какона там?..

Алексея Григорьевича аж шатнуло. Да не ослышался ли он?Может ли такое быть? Неужели Екатерина все же намерена довести до конца то, чтоони задумали совершить сегодня, – довести до конца, несмотря ни на что?!

Он ни о чем не спросил – побоялся спугнуть удачу. Отец идочь только обменялись взглядами. Вопрос был задан, ответ получен… И все, чтомог сделать Алексей Григорьевич, когда прямая, будто аршин проглотившая,Екатерина прошла к двери, – это перекрестить напряженную спину своейлюбимой дочери и выдохнуть:

– Храни тебя Бог…

* * *

Примерно получасом позже камердинер императора СтепанВасильевич Лопухин накрыл наконец нескладное, долговязое, юношеское тело своегогосподина пуховым одеялом и, подоткнув со всех сторон (Петр не терпел, когдаоткуда-то тянуло холодком, даже слегка), начал подбирать раскиданные по полу,отчаянно провонявшие табаком вещи. Государь, сначала лежавший тихо, вдруг началметаться в постели, переворачиваясь с боку на бок, со спины на живот, словноникак не мог найти удобное положение.

Степан Васильевич спрятал в усы понимающую усмешку и вышелиз опочивальни, осторожно притворив за собой дверь. Да… Внучек весь пошел внеуемного деда и оснащен таким мужским прикладом, что любо-дорого поглядеть.Однако же по вечерам и утрам естественное буйство плоти частенько не давало емупокоя – когда не было под рукой никого, с кем можно было бы блуд почесать итомление свое утешить. Ишь как его бросает… небось стоит палка-то, никак ее неумнешь! Ничего, помечется да уснет, куда ж деваться-то. А коли возжаждет ночныхудовольствий, то на сей случай у Лопухина имелось твердое правило: невмешиваться ни при каких обстоятельствах. Сейчас удалится в свою каморочку – изавалится на боковую. А ежели Петр Алексеевич пожелает отправиться на поискиприключений, чтобы затащить к себе в постель какую-нибудь сговорчивую блядешку…

Тут все мысли вылетели из лопухинской головы – он замер,приоткрыв рот и не веря своим глазам. В конце коридора, слабо освещенногочетырехсвечником, укрепленным на стене, появилась высокая и тонкая девичьяфигура. Вышколенный Степан Васильевич на всякий случай скрылся под прикрытиезанавеси и перестал дышать, слушая легкие, торопливые шаги.

«Елки-палки, вот тебе и Петька-Петушок! Когда только успелкурочку кликнуть? Ай да парень, ай да молодец!»

Шаги прошелестели совсем рядом. Степан Васильевич осмелилсявысунуться и поглядеть одним глазком, но девушка уже скрылась в комнатеимператора.

«Шустрая! Интересно, чья такая?»

Он нахмурился, вспоминая мельком виденные очертания фигуры.Да, девушка не любительница мешкать – шла-то в одной сорочке, чуть принакрывплечи пуховым платком. Зачем, в самом деле, тратить время на раздевания? Ну ктоже она такая, никак не вспомнить! Небось какая-нибудь милашка из девичьей либогорничная? В постели государь про величие свое не больно-то помнит, ему всякаясойдет, лишь бы помягче была да посговорчивей.

О, чуть не стукнул себя по лбу Лопухин, да ведь это никакмолоденькая и молчаливая родственница Долгоруких, Дарья Васильевна, – тасамая, которая вместе с княжной Екатериной чуть не погибла от рук разбойников.Та самая, по которой государь Петруша тайно сохнет уже который месяц, а она нанего за целый день порою и не взглянет ни единого разу.

Ну, видать, сменила гнев на милость. Если это она, конечно.Если не обманули глаза в этом полумраке.

Степан Васильевич с трудом подавил желание заглянуть вспальню и удостовериться, что не обманулся. Нет уж, сейчас молодым лучше немешать. А вот поутру он придет пораньше, не в восемь, когда велено государяразбудить, а за полчасика. Вдруг девушка заспится – надо ж ей будетнепримеченной воротиться в свой покойчик, о чести девичьей тоже не грехпозаботиться. И тут-то Степан Васильевич ее толком разглядит. Может, это и неДашенька вовсе. Темно в коридорчике, а ночью, как известно, все кошки серы.