Книга Джули & Джулия. Готовим счастье по рецепту - Джули Пауэлл

На празднование предпоследнего дня пришли Гвен и Салли. Мы поставили диск с лучшими шоу Джулии и, в ожидании пате де канар, поглядывали на экран одним глазком, поглощая при этом пирожки с рокфором, запивая их шампанским за шестьдесят пять долларов, вкус которого не отличался от обычного шампанского ничем, кроме цены. Атмосфера царила праздничная, и если поначалу мне показалось, что вечеринке не хватает куража, шампанское быстро решило эту проблему.

Раздался телефонный звонок, и я подумала, что звонит мама.

— Джули! Поздравляю!

Это была не мама.

— Хмм… спасибо.

— Закончила Проект?

— Да нет, вообще-то, завтра последний день…

— Ой! Ну, тогда поздравляю заранее.

— А кто это?

— Ой, извини! Меня зовут Ник, я репортер, звоню из Санта-Моники, только что я брал интервью у Джулии для нашей газеты.

Все-таки надо будет убрать свой номер из справочника.

— Хотел кое-что уточнить. Я спрашивал ее о тебе, и, если честно, она совсем не в восторге. Я тебя ни от чего не отрываю?

— Да нет. Все нормально.

Через пять минут я повесила трубку. На экране телевизора Джулия учила страну обугливать помидоры; а я стояла и смотрела на нее. Она выглядела совсем молодой, хотя в то время ей было не меньше семидесяти.

Джулия поднесла горелку к помидору и выпустила пламя. Гвен и Салли смеялись, Эрик, кажется, тоже. Из кухни разносился аромат запеченной утки.

— Кто звонил, крошка?

— Джулия меня ненавидит.

— Что?

Я опустилась на диван рядом с Эриком. Гвен и Салли таращились на меня, забыв про телевизор.

— Звонил репортер из Калифорнии, Он только что брал интервью у Джулии. И спросил ее про меня. Она меня ненавидит. — Из меня вырвался сдавленный смешок. — Считает мой Проект неуважением к себе, а меня пустышкой или что-то вроде того.

Салли взвизгнула:

— Это несправедливо!

— Как по-вашему, я пустышка? Пустышка? — У меня запершило в горле, — защипало в глазах.

— Не придумывай. — Гвен тут же налила мне выпить. — Ну ее к черту!

Эрик обнял меня за плечи.

— Сколько ей уже лет — девяносто?

— Девяносто один, — пролепетала я.

— Вот видишь? Она, небось, даже не знает, что такое блог.

— Не понимаю, как она может ненавидеть тебя за это! — Голос у Салли был почти такой же обиженный, как мои чувства. — Что это с ней?

— Не знаю. Может, она думает, что я хочу воспользоваться или… я не… — У меня закапали слезы. — Мне казалось, что я… мне жаль, если я…

И тут я зарыдала. Эрик прижал меня к своей груди, а Гвен с Салли запрыгали вокруг, как и полагается лучшим подругам. А я продолжала плакать. И плакала уже не из-за того, что Джулия думала или не думала обо мне, и не из-за теста, которое раскрошилось, и не из-за аспика, который не хотел застывать, и не из-за работы, которая мне не нравилась, и, в конце концов, даже не из-за того, что мне тошно. Я рыдала и не могла остановиться, пока плач не перешел в истерику — самую большую истерику с воплями, соплями и жутким хохотом. Затихла я внезапно.

На кухне сработал таймер — пора было вынимать утку.

— Я сам достану, — сказал Эрик и, оставив меня с девчонками, ушел на кухню.

— Так что ты сказала тому журналисту? — спросила Салли после того, как я осушила бокал.

— Я сказала «да пошла она в задницу».

Салли едва не подавилась шампанским.

— Шутишь! — воскликнула Салли.

— Конечно, шучу. Хотя надо было.

И в тот момент Эрик появился в гостиной и торжественно внес паштет из утки, запеченный в тесте. Паштет выглядел идеально.

Гвен взвизгнула, Салли захлопала в ладоши. Эрик улыбался во весь рот.

— Вы только поглядите, — ахнула я.

— Джули, твой паштет тянет на семьдесят пять баллов по стобалльной шкале, где сто — паштет самой Джулии. Как минимум.

Проглотив остатки истерики, я почти нормальным голосом предложила разрезать эту красоту.

Джулия настойчиво рекомендует освободить утку из запеченной корочки, вынуть оставшиеся косточки, нарезать мясо и снова вложить в оболочку из теста. Ничего подобного делать я, разумеется, не собиралась. Я срезала верхушку, рассекла и вынула нитки, которыми перевязывала утку, я потом большим ножом, которым не так давно пыталась разделать мозговую косточку, поделила этот кулинарный шедевр на порции.

Никогда в жизни мне не доводилось пробовать ничего подобного. Восхитительное, сочное, жирное, ароматное, невероятно вкусное… Кулинарный прорыв сродни открытию в науке плутония, вот это я понимаю, достойное завершение Проекта! Мы объелись и, осоловевшие, продолжали сидеть за столом, под приглушенным светом лиловой лампы, подаренной Эриком на День святого Валентина. Эта лампа была похожа на куклу из «Маппет-шоу» и получила свои пятнадцать минут славы, когда к нам приезжали с Си-би-эс.

— Ну что ж, — заявила Гвен, — если Джулия этим недовольна, этой суке ничем не угодишь.

Забудьте о пирогомании… вот как делают у нас в Лонг-Айленд-Сити!

Когда Салли и Гвен разошлись по домам, а остатки пате де канар отравились в холодильник, мы с Эриком завалились в кровать. Я опустила голову ему на грудь, крепко к нему прижалась, и на меня снова напал нервный смех сквозь слезы, но смеха, надо сказать, на этот раз было значительно больше.

— Почти конец, — сказал Эрик.

— Почти.

— Что у нас завтра на ужин?

— Почки с мозговой косточкой.

— Ммм… мозговая косточка…

— Угу.

— А когда все закончится, — Эрик чмокнул меня в макушку, — давай заведем собаку?

Я то ли всхлипнула, то ли хихикнула и ответила:

— Конечно.

— И знаешь, давай будем есть побольше салата.

— Ладно. И ребенка тоже заведем? Знаешь, Эрик, мне уже пора начинать пробовать, потому что у меня…

— Твой диагноз. Знаю. Но меня это не тревожит.

— Почему? Может, все-таки есть повод тревожиться?

— Не-а. — Он щипнул меня за плечо. — Если ты с Проектом справилась, то забеременеть труда не составит. Плевое дело.

— Хм… Возможно, ты и прав.

И мы уснули, как дети или как две фаршированные уточки, похожие на футбольные мячи.

В последний день Проекта я взяла на работе выходной — да что они мне сделают, в самом деле? Наверное, я рассчитывала, что проведу целый день, спокойно готовя последний ужин и размышляя о прошедшем годе и его щедрых дарах. Но знаете, я никогда не отличалась философским складом ума, а что до спокойствия, то, чтобы постичь эту науку, как и искусство французской кухни, требуется куда больше года. Все утро я играла в «Цивилизацию» и никак не могла оторваться («Вот только завоюю Рим, и сразу прекращу…»), а потом мне пришлось лихорадочно метаться, чтобы успеть сделать все дела. В «Оттоманелли», куда я примчалась за почками и мозговой косточкой, меня поприветствовал продавец: