Книга Записки маленького человека эпохи больших свершений - Борис Носик

— Вот, возьмите Битова, — сказал Русинов.

— Это издано там? Но что может выйти там?

— Вы правы, — сказал Русинов. — Что-нибудь очень редко. Но ведь вообще, что-нибудь стоящее выходит редко. И здесь, и там, и везде. Так что возьмите Битова. Тут, кажется, ошметки его романа. Роман был неплохой.

— Вы хотите посмотреть, как я живу? — спросил эмигрант, чуть позднее, проходя к выходу с Битовым под мышкой.

— Да, я был бы очень рад, — сказал Русинов. И добавил поспешно: — В другой раз.

Они обменялись адресами и простились. Русинов остался в магазине. Листая книжку о святых Древней Руси, размышлял, отчего он не захотел повидать жилье несчастливого эмигранта — он ведь всегда так любил разглядывать чужое жилье. Отчего же он все-таки не захотел пообщаться со страдающим братом?

Ища ответа на этот очень существенный для него вопрос, он уяснил только, что ему не хочется никого посещать. Хочется поскорее вернуться в мансарду и там, валяясь на Олеговом надувном матрасе, совершить мысленно, с закрытыми глазами любое путешествие — в жилище парижского эмигранта, в Рим со Стендалем, по соседнему, монпарнасскому, кладбищу со старинным Бедекером…

Он еще долго не двигался с места, застыв у прилавка. Пробежал глазами новый роман из лагерной жизни. Прочел остроумный, но никому на целом свете не нужный очерк о привилегиях партийных функционеров в городе Ленинграде в конце шестидесятых годов. Прочел некролог на смерть бывшего своего учителя в ялтинском литсеминаре. Оказывается, он жил в последнее время в каком-то Бердичвилле, штат Оризона. И оказывается, он умер…

* * *

В тот вечер нелегкая занесла его в «Селект». Софи улетела в свое Перу-Чили, подошел вечер, и он вдруг почувствовал, что надо прислониться к чему-нибудь, к кому-нибудь, к человеку… Впору было пойти в гости к Дашевскому, к несчастливому эмигранту из книжного, к Жаку или Стеничу (с последним неизбежно возникнут разговоры из-за Софи и непременно споры о политике)… Русинов вышел на Монпарнас и вспомнил, что ближе всего до «Селекта». В конце концов это его ни к чему не обязывает, даже к выпивке.

Олег и его друзья, бородатый анархист-испанец, долговязый американец и еще какие-то люди выразили шумный восторг по поводу его появления, а дальше пошла все та же облегченная беседа, состоявшая из вполне абсурдных (во время трезвости вряд ли пригодных) шуток, из отрывочных фраз, назывных предложений, каких-то имен. Настоящие мужчины пили вино, торопясь отвязаться от начатков логики и мысли, данных им природой, затуманить разум, чтобы обрести веселье и легкость. Чистая голова была непосильным бременем для человека, даже и очень глупого. Так повелось издревле, еще от библейских виноградников, и не стал бы Христос превращать воду в вино, если бы он был абстинентом. Русинов, перебравшийся из страны поголовного пьянства в страну постоянной и умеренной поддачи, был одинок в кафе «Селект» со своими трезвыми, унылыми мыслями, длинными, как спагетти…

Олег представил его русскому другу, приехавшему нынче из Граса.

— Там еще говорят по-русски на прогулках, в Трасе? — спросил Русинов. — Бунин, Мережковский, Алданов, Фондаминский, Гиппиус…

— Говорят, — буркнул Олегов приятель, — в основном по-арабски.

Олег смотрел на друга снисходительно, так, словно сам он состоял в переписке с Буниным. А может, он тоже забыл, кто такой был Бунин и где он сейчас. Кому есть дело до этого, кроме тебя самого, кроме десятка любителей и коллег? Друг приехал в Париж на неделю, и, как обмолвился Олег, он рассчитывал на Олегову мансарду.

— Я могу выехать, — засуетился Русинов. — У меня найдется где…

— Вот и отлично, — сказал Олег. — Всего на неделю. Вещи пускай остаются.

Забота нависла над ним. Если бы он не пошел в «Селект»… С другой стороны, пусть у Олега не будет чувства, что он не может распоряжаться мансардой, что она занята. Тогда, может, он не станет торопить Русинова с отъездом — во всяком случае, еще долго.

— Моя яхта стоит в Лакроне, — сказал долговязый американец Джонни. — В субботу я уезжаю туда. Это в Бретани. Приезжайте ко мне.

— Идея! — сказал Олег. — Поедем?

— Можно и поехать, — сказал Русинов. — Так я занесу тебе ключ утром.

— Ладно… А на той неделе мы двинем. Что будешь пить?

— Молоко, — сказал Русинов. Через минуту он услышал, как Олег, мешая английский, русский и французский, рассказывает двум тоненьким француженкам, что его друг, известный русский писатель, пьет только молоко. И русский писатель пил молоко, балдея помаленьку в возбужденно-проспиртованной атмосфере кафе.

— Это правда, что у вас в Москве вышло четыре книги? — спросила девушка, присаживаясь за его спиной на свободное место.

— Четыре? — Он удивленно обернулся. Это была одна из Олеговых тоненьких француженок. — Может, даже не четыре. Точно не помню. Надеюсь, что вы их не читали. На счастье, они не переведены на французский.

— Я читаю по-русски, — сказала она.

— Час от часу не легче, — буркнул Русинов.

— Что означает эта фраза? — спросила она. — Что вам тяжело?

— Итак, русский язык…

Он вдруг сказал, припомнив интонацию своего боцмана-южанина:

— И вам этого нужно?

«Все равно, как у боцмана, не получилось», — думал он. Язык, океан языка… Девочки из Сорбонны, зачерпнувшие из него немного в решето памяти с ясно обозначенной целью — поить страждущих и ленивых студентов… А может, и без всякой цели — ведь это такой соблазн: познание чужого языка, потемков чужой души.

— Работы все равно нет, — сказала она. — Совсем нет работы с русским языком. Я каждый год снова подаю на аттестацию…

Олег принес ей виски, а Русинову еще молока, и это было, конечно, очень мило.

— Значит, мы едем на той неделе? — сказал Олег заговорщицки.

— Да, да. А ключ я занесу утром, — сказал Русинов. Он еще не знал, куда ему пойти, где жить. Впрочем, об этом нужно будет думать утром, а сейчас…

Русинов разглядывал точеный профиль русистки, веснушки на щеке… Он ощутил мягкое касание ее плеча. Она была прелестна, и он ощутил волнение.

— Ваша подруга, она тоже изучает русский?

— Это моя не подруга, — сказала она, медленно выговаривая по-русски. — Это моя жена.

— Ах, простите… — сконфузился Русинов. И тут же поправился: — Вам повезло в браке. Вы пришли сюда только с женой или еще с кем-нибудь?

— Нет, мы пришли с женой, но уйти я могу не с ней, — сказала она. — А эти мужчины, которые здесь… Никто из них не был мне интересный на постели. — Она внимательно посмотрела на Русинова, усмехнулась. — Вы русский. Вы, наверно, переживаете, что у нас такая сексуальная революция.

— Нет, — ответил Русинов, храбрясь. — Наша революция доставила нам больше хлопот.

— А я пьяная. Поэтому я говорю много глупости.