Книга Добро пожаловать в мир, малышка! - Фэнни Флэгг

Развернувшись к берегу, они увидели, что за ними выстроились в линию суда всех мастей и размеров. Они стояли на воде в тишине, неподвижно, с приспущенными флагами, отдавая последние почести своему соседу. Лодки не трогались с места, пока «Ли Анна» не прошла мимо, а потом друг за другом совершили почетный круг там, где был развеян прах Говарда, после чего направились в гавань.

Увидев это, Дена зарыдала еще сильнее. Оказавшись в доме, она сразу ушла к себе в комнату. Ли принесла холодное мокрое полотенце и положила ей на глаза, красные и отекшие.

— Простите. Не понимаю, что со мной такое. Простите, пожалуйста.

— Полежи и постарайся расслабиться, — сказала Ли. — Я вернусь.

Честно стараясь успокоиться, Дена слышала, как они разговаривают и даже смеются в гостиной, звякают стаканы. Это было так странно. Все держались, говорили о повседневных вещах, как будто это может смягчить боль утраты. Дена услышала, как дети бросают мяч собаке, гавкающей от радости, что у нее есть с кем поиграть. Все казалось нереальным. Говарда нет, а жизнь продолжается, когда от него осталось только пустое кресло. При этой мысли она вновь принялась рыдать.

Чуть погодя вернулась Ли, села на кровать и взяла ее за руку:

— Ну как ты?

— Не знаю, — покачала головой Дена. — Прошу прощения.

— Да все в порядке, Дена, такое бывает. Что-то трогает тебя за душу, и всплывают какие-то забытые воспоминания, какие-то прежние потери. Это нормально. Не торопись, выйдешь, когда сможешь.

Ли ушла, и Дена задумалась. О чем же она так плакала, о чем так глубоко печалилась? Только ли из-за смерти Говарда? Она не плакала, когда услыхала это известие. Огорчилась — да, но не плакала. Она его любила, уважала, она будет скучать по нему, но его смерть не разобьет ей сердце. Может, это из-за прощания? Может, из-за ее собственного отца? Хотя вряд ли, она же его даже не знала.

Что же такое-то? А может, она плачет просто оттого, что придется жить в мире, где нет Говарда?

Два письма

Нью-Йорк

1977

После похорон Говарда Кингсли Дена вернулась домой около половины первого ночи и, едва войдя, открыла бутылку водки, влезла в ночную рубашку и выпила больше половины. Часа в четыре утра, пьяная в стельку, она вдруг придумала, что сейчас-то и скажет наконец Айре Уоллесу все, что о нем думает. Она села за машинку и принялась печатать.

Дорогой Мешок с дерьмом,

Как ты посмел говорить такие вещи про Говарда Кингсли? Ты недостоин даже чистить его ботинки, Мешок с дерьмом. Думаешь, все хорошие люди — болваны. Ржешь над теми, кто честен… всех оскорбляешь, унижаешь. Всех, кто достоин уважения, кого страна должна ценить, ты должен обязательно забросать грязью, утянуть за собой в сточную канаву. Тебе плевать, кому ты доставляешь боль. Ты не любишь никого кроме себя… ты червяк… люди научатся ненавидеть и подозревать друг друга, как ты, станут бояться выходить из дома, но тебе плевать. Не забудь, я знаю, где ты прячешь деньги, ты, Мешок с дерьмом, уклоняющийся от налогов, плешивый Мешок с дерьмом. А еще я не думаю, что ты хороший американец, ты, жирный Мешок с дерьмом. Я увольняюсь. Прощай, гуд-бай и ауфвидерзейн… и пошел к черту. Не знаю, чем ты мне вообще мог нравиться, ты, грубый, вонючий червяк.

С наилучшими

Дена Нордстром

P. S. Говард был вершиной.

А ты дно!

Дена закончила писать около половины шестого. У нее было ощущение, что она сбросила камень с плеч. Освобожденная, она легла в постель и первый раз за неделю спала как дитя. Проснулась она на следующий день в половине первого с жесточайшим похмельем и ужасной болью в животе. Приготовила кофе, проглотила «Маалокс» и три таблетки аспирина, затем прочитала письмо, написанное накануне. Какой лицемерный треп. Кто она вообще такая, чтобы тыкать в кого-то пальцем? Кем она себя возомнила, чтобы ставить себя на одну ступень с Говардом Кингсли? Ханжеский, самовлюбленный пьяный треп. Вдруг ее охватила паника при мысли, что она могла опустить эту дрянь в почтовый ящик. Слава Богу, не отправила. Прошлой ночью она была в восторге от своей писанины, но теперь видела, что просто изливала некоторые мысли Говарда. Прошлой ночью водка убедила ее, что она в самом деле верит во все написанное. Да кто она, к черту, такая, чтобы судить? Она-то о ком заботится, кроме самой себя? Айра Уоллес, по крайней мере, любит своих детей, а у нее и этого нет за душой. Она порвала письмо и бросила в корзину для мусора. В машинке был заправлен чистый лист бумаги. Она напечатала несколько фраз, прежде чем отправиться обратно в постель с валиумом.

Тому, кого это заботит, и тем, кому нет дела… Кто я такая? Помогите! Помогите! Помогите! Пожарник, спаси мое дитя. Треп, треп, треп, плевать, плевать, плевать. Оставьте меня в покое!!!!!!!

А на другом конце города Джерри О'Мэлли, в своей красной бейсбольной кепке, склонившись над стойкой посреди кухни, писал очередное письмо, которое не отправит, как и все предыдущие.

Дорогая Дена,

Я хочу сказать тебе столько всего, но обыкновенные слова не в силах передать то, что чувствует мое сердце. Я словно художник, который видит внутренним взором прекрасную картину, полную живых красок, но для работы ему дали только палочки и грязь. Как же мне до тебя дотянуться? Мне не нужны слова, которые лишь скользят по поверхности того, что я к тебе испытываю. Слишком много слов, что идут из головы, они как горсть шутих — взорвались, и вот уж их нет. Мне нужны такие слова, чтобы произвели долгий, глубокий «бум», чтобы потрясли тебя до мозга костей и навсегда остались звенеть в ушах. Вот как я хочу с тобой говорить. Хочу, чтобы ты слышала меня сквозь кожу. Чтобы пила мои слова, как густое красное вино, чтобы оно просочилось в каждый уголок тебя, пока не останется места, куда бы оно не проникло. Я хочу быть внутри твоих костей, мышц, заполнить тебя всю, до кончиков волос. Я хочу, чтобы ты знала: я люблю тебя всеми клетками мозга, каждой мыслью во сне и бодрствовании. Я хочу, чтобы эти слова были в воздухе, которым ты дышишь… чтобы с каждым вдохом ты понимала, что на земле есть человек, который предназначен тебе, который знает, кто ты, будет любить тебя вечно, а если есть что-то за вечностью — то и после нее.

Джерри остановился, перечитал написанное и подумал: это самая отвратная, самая позорная брехня, в жизни не читал ничего хуже. И смял, и бросил в мусорное ведро, к остальным письмам, и начал новое.

Дорогая Дена,

Я знаю, Вас это удивит, но с первого дня, когда я Вас увидел, я не могу выбросить Вас из…

Он остановился, порвал бумагу и произнес вслух:

— Господи, ну позвони ты ей, идиот!

И он набрал ее номер. Но ее телефон был выдернут из розетки.

Настоящая любовь

Нью-Йорк

1977

Джерри верил в настоящую любовь. Его отец и мать безумно любили друг друга, поэтому он знал, что она существует, и знал, как она выглядит. Отец его был военным и занимал высокий пост в Пентагоне, а мать, оставив дом в Миддлбурге, штат Вирджиния, обычно проводила рабочую неделю с ним. Они не любили расставаться даже на несколько дней. Джерри с отцом обожали ее. Она была такая энергичная, такая живая, столько исходило от нее веселья, пока не родилась его сестра. После этого их жизнь изменилась. У его сестры был церебральный паралич, она нуждалась в постоянном уходе, и мама, душа всех вашингтонских вечеринок, почти перестала выезжать из дому. Джерри в двенадцать лет послали в военную школу.