Книга Молодой негодяй - Эдуард Лимонов

Было бы преувеличением утверждать, что нашего героя вдруг ужаснуло содеянное им. Что он беспокоится о невинных жертвах, которые погибнут вскоре, сожженные и задохнувшиеся в развалинах девятиэтажного дома, в то время как еще неизвестно, сгорит ли там его трусость, а может быть, как птица феникс, вылетит, живая, из пламени. Нет, наш эгоист вспомнил о жертвах только в связи с наказанием. Будут жертвы — следовательно, более суровым будет наказание. Подобная жестокость или душевная бесчувственность вовсе не так редко встречается, как обычно думают. Напротив — почувствовать живую боль за других человеческих животных, даже за одно человеческое животное, способны очень немногие.

«Если побежать в дом и начать тушить пожар, объяснить свое присутствие там через полчаса после ухода Лоры будет нелегко, — думает он. — А с другой стороны, кто заподозрит его, хлопающего пиджаком по пламени, в том, что он и есть поджигатель? Да, но он вынужден будет непременно столкнуться с особо опасным Анатолием, и особо опасный может узнать его…»

Последний довод перевешивает баланс в сторону невозвращения, и, когда зеленая лампочка такси надвигается на него из перспективы улицы Данилевского, он поднимает руку. «Площадь Тевелева, 19», — говорит он шоферу. И, безвольно усаживаясь не рядом с шофером, но на заднем сиденье, думает, что если уголовный розыск хоть чуть-чуть знает свое дело, они арестуют его уже утром.

45

В комнате-трамвае горит сорокаваттовая лампочка под бумажным абажуром. Лампочка стоит на сундуке. Среди складок белых простынь, подобным складкам, в которых умирал Цезарь, спит, тихо похрапывая, рубенсовская женщина Анна. Услышав тяжелый стук неловко прикрытой молодым негодяем двери, Анна открывает глаза. — Ты? Уф, который час?

— Больше трех. — Эд вешает пиджак на спинку «своего» стула.

— Где ты шляешься, молодой негодяй? — сонно бормочет Анна и поворачивает тело в римских простынях, сминая складки и создавая новые.

— Я поджег дом, Анна, — сбросив туфли, поэт ложится на кушетку, стоящую параллельно кровати. На домашнем жаргоне Эд и Анна называют ее «гинекологической». Протянув с кушетки руку, возможно коснуться рубенсовской женщины.

— Большой дом? Госпром? — спрашивает Анна, не открывая глаз.

— Девятиэтажный. Если утром за мной придут, не удивляйся, — молодой негодяй закрывает глаза.

— Угу… — мычит Анна и засыпает.

Поэт не может уснуть. Он размышляет о «затмении», которое на него нашло в Лорином доме, перед дверью врага. Он называет явление «затмением» за неимением лучшего термина. А как еще возможно назвать это состояние злобной активности, вспыхнувшей в нем вдруг и направленной против объекта столь случайного, столь незначительного? Как можно было так нездорово реагировать на появление под фонарем заурядного хулигана, пятьсот дней назад заставившего его пережить неприятные двадцать или тридцать минут? Большое дело, в конце концов, ну положил он руку на Анькину икру! Мало ли мужчин до Эда ласкало Анькины мышцы. Что же, всех их нужно сжигать или пытаться уничтожить иным способом? Почему тогда он не дает топором по голове Кулигину? Или почему не сталкивает с подоконника Беспредметника, когда Беспредметник, подражая героям каких-то одному ему известных западных фильмов, садится на подоконник с ногами и принимает кокетливые позы?

Не в Аньке, конечно, дело. Это его лично мучил и пытал особо опасный Анатолий под темнеющим харьковским небом при мощном шуме деревьев парка Шевченко. Мучил и пытал, как фарцовщика Сэма пытали в подвале. Еще хуже, чем Сэма. Потому что Сэм был один на один с ними и со своей болью. Эда же особо опасный пытал перед четырьмя красивыми женщинами, и перед Беспредметником, и перед народом, собравшимся смотреть «Багдадского вора». Перед обществом пытал его особо опасный. Обществу показал он, что Эд слаб. И билетерша видела, и видел зал. Единственный раз за многие годы почувствовал он сам, что он слаб…

Сказать, что мы полностью понимаем его проблему, мы не можем. Однако каждого человеческого самца пусть один раз в жизни, но посещает эта проклятая дилемма: «Мужчина я или не мужчина? Почему же я струсил?» Скорее всего, дело заключается в пропорциях, в соотношении элементов. Воображение нашего героя превысило его способность анализировать. Ведь даже Анна, безжалостная порой Анна, высмеивавшая его, когда он этого заслуживал, сочла, очевидно, что никакого унижения ни ей, ни молодому негодяю претерпеть не пришлось, если она не высмеяла молодого негодяя после сеанса «Багдадского вора». То есть, проще говоря, он сделал из мухи слона, граждане судьи. Обычная уличная стычка была превращена его воображением во встречу с Циклопом.

Все элементы мифа налицо. Циклоп ловит всю команду, пьет вино и, насмехаясь над Одиссеем, пожирает его спутников. Если на просмотре «Багдадского вора» в майском свежем воздухе он встретился с Циклопом, тогда дальнейшее его поведение вполне логично. В процессе нового странствия Одиссей случайно оказывается рядом с жилищем Циклопа и, вспомнив унижения, поджигает Циклопову пещеру к чертовой матери (вариант — выкалывает обугленным бревном глаз). В прежние времена люди хорошо помнили обиды, им нанесенные. Это только современные двуногие зверьки обладают короткой и легкой памятью. Так что, граждане судьи, по законам старого серьезного мира наш клиент невиновен! Он защищал свою честь и честь своих спутников! Да, он поджег девятиэтажный дом, но он поэт, у него богатое воображение, он считал, что поджигает пещеру Циклопа.

«Суд признает меня сумасшедшим, — решает молодой криминал, ворочаясь на гинекологической кушетке. — Зачтется пребывание в психбольнице, да еще с таким серьезным диагнозом…»

Наш клиент, граждане судьи, имеет за собой долгую историю психического заболевания. В 1962 году наш клиент находился на излечении во Всесоюзной Психоневрологической Больнице имени… имени… Мы запамятовали, в чью честь названа эта прославленная больница. Великий поэт Велемир Хлебников оставил в память о своем пребывании там такие проникновенные строки: «Сабурка в нас?.. / Иль мы в Сабурке?..» Великий Врубель демоном томился на излечении в одном из краснокирпичных зданий-корпусов, спрятавшихся в буйной зелени. Тревожный Гаршин выглядывал из мутного окна… И совсем недавно хорват Мотрич, дабы власти не тревожили его, лег в одну из палат в надежде получить инвалидность… Как бы там ни было, воспаленный мозг нашего клиента принял покойного Анатолия К. за Циклопа…

* * *

Доктор Вишневецкий в белом халате, светлая прядка волос спадает на прохладный лоб, стал у двери на фоне Анькиного пальто и шинели молодого негодяя, глядит на «больного» улыбаясь. «Вот видите, дорогой юноша. Далеко не всегда признанные авторитеты оказываются правы, а молодые ученые заблуждаются. В моем споре с академиком Архиповым я оказался прав. Прошло всего лишь пять лет, и у вас случился рецидив, о возможности которого я в свое время предостерегал академика. К сожалению, академик не может убедиться в моей правоте. Год назад мой многоуважаемый коллега скончался от разрыва сердца. Сочувствуя жертвам, погибшим при пожаре, я все же не могу не радоваться тому обстоятельству, что как ученый я оказался прав, а коллега академик еще раз продемонстрировал всю беспомощность своего якобы гуманного метода лечения шизофрении. Если бы в свое время академик послушался моего совета и к вам, молодой человек, был применен курс электрошокового лечения, невинных жертв улицы Данилевского возможно было бы избежать».