Книга Прекрасные и обреченные - Фрэнсис Скотт Фицджеральд

Из кухни выходит маленький усталый японец, торопливо застегивая на ходу пиджак из белой парусины, какие носит прислуга. Он открывает парадную дверь, затянутую сеткой, и впускает красивого молодого человека лет тридцати, одежда которого свидетельствует о неких благих намерениях, свойственных людям на службе у человечества. Благонамеренностью дышит и весь его облик. Он окидывает комнату взглядом, в котором любопытство смешано с непоколебимым оптимизмом. При виде Т а н ы в его глазах отражается титаническое напряжение, вызванное намерением вразумить безбожника-азиата. Зовут молодого человека Ф р е д е р и к Э. П э р а м о р. Он учился с Энтони в Гарвардском университете, и из-за одинаковых первых букв в фамилии в аудитории их постоянно усаживали рядом. Поверхностное знакомство имело продолжение, но после окончания учебы они ни разу не встречались.

Тем не менее П э р а м о р заходит в комнату с видом человека, намеревающегося остаться на весь вечер.

Т а н а отвечает на вопросы гостя.

Т а н а (с заискивающей улыбкой). Уехари гостиниса ужинать. Назад через порчаса. Уехари поровина седьмого.

П э р а м о р (рассматривая бокалы на столе). У них гости?

Т а н а. Да, гости. Миста Кэрамел, миста и мисса Барнс, мисс Кейн, все тут.

П э р а м о р. Понятно. (С добродушным видом.) Похоже, они славно порезвились. Да, так и есть.

Т а н а. Не понимая.

П э р а м о р. Покутили на славу.

Т а н а. Да-да, пири, много-много пири.

П э р а м о р (деликатно меняя тему разговора). Когда я стоял у двери, из дома доносились звуки музыки. Мне не послышалось?

Т а н а (сдавленно хихикая). Да, я играть.

П э р а м о р. На одном из японских инструментов?

Ясно, что он является подписчиком журнала «Нэшнл джиографик».

Т а н а. Я играй японский фре-е-ейта. Японский фре-е-ейта.

П э р а м о р. И какую песню ты наигрывал? Какая-нибудь японская мелодия?

Т а н а (морщит лоб от неимоверного напряжения). Я играй песня поезд. Как у вас? Зерезнодорозная песня. Так говорят в моя старана. Как поезд. Ухо-о-одит. Знасит, свисток. Поехари. Идее-е-ет. У-у-у-у. Осень красивая песня в моя старана. Дети поют.

П э р а м о р. Действительно, очень приятная мелодия.

В этот момент совершенно очевидно, что лишь огромное усилие воли удерживает Тану от желания немедленно броситься наверх и принести открытки, включая те шесть, напечатанных в США.

Т а н а. Сдерать зентремена коктейр?

П э р а м о р. Нет, благодарю. Не употребляю. (Улыбается.)

Тана удаляется на кухню, оставив дверь слегка приоткрытой. Неожиданно сквозь щель снова доносится мотив японской дорожной песни. На сей раз это не просто упражнения, а полная силы вдохновенная игра. Раздается телефонный звонок. Тана поглощен музыкой и не отзывается. Трубку снимает Пэрамор.

П э р а м о р. Алло… Да… Нет, его нет дома, но он вот-вот вернется. Что? Баттеруорт? Алло! Я не расслышал имя… Алло, алло, алло! А?

Телефон упорно отказывается воспроизводить членораздельные звуки. Пэрамор кладет трубку на рычаг.

В этот момент вновь звучит тема подъезжающего к дому такси, а вместе с ней появляется еще один молодой человек с чемоданом в руках. Он открывает парадную дверь без предварительного звонка.

М о р и (уже в прихожей). Эй, Энтони! Ау! (Заходит в зал и видит Пэрамора.) Добрый вечер.

П э р а м о р (всматриваясь в его лицо). Неужели… Уж не Мори ли Ноубл?

М о р и. Он самый. (Подходит ближе и протягивает руку.) Как дела, старина? Сто лет не виделись.

Лицо Пэрамора вызывает смутные ассоциации с Гарвардом, но Мори не уверен в своих предположениях. Если он когда и знал имя, то давно забыл. Пэрамор проявляет достойное похвалы понимание ситуации и с тактичным великодушием спасает положение.

П э р а м о р. Неужели забыли Фреда Пэрамора? Мы вместе изучали историю в классе Анка Роберта.

М о р и. Разве можно забыть? Анк, то есть Фред… Фред был… То есть Анк был потрясающий старикан, да?

П э р а м о р (шутливо кивает). Да, замечательный старик. Во всех отношениях замечательный.

М о р и (после короткой паузы). Да, был… А где же Энтони?

П э р а м о р. Слуга-японец сказал, что он уехал ужинать в какую-то гостиницу.

М о р и (глядя на часы). Давно?

П э р а м о р. Полагаю, да. Японец говорит, они скоро вернутся.

М о р и. А не выпить ли нам пока?

П э р а м о р. Нет, благодарю. Я не употребляю. (Улыбается.)

М о р и. Не возражаете, если я выпью? (Зевая, наливает себе из бутылки.) А чем вы занимались после колледжа?

П э р а м о р. О, много чем. Вел очень активную жизнь. Где только не побывал. (Его тон подразумевает все, что угодно, от охоты на львов до организованной преступности.)

М о р и. А в Европе бывали?

П э р а м о р. К сожалению, не бывал.

М о р и. Думаю, мы все туда скоро отправимся.

П э р а м о р. Вы действительно так считаете?

М о р и. Разумеется! Страну два года кормят сенсациями, вот народ и забеспокоился. Всем не терпится поразвлечься.

П э р а м о р. Значит, вы не верите, что на карту поставлены идеалы?

М о р и. Какие там идеалы. Иногда люди испытывают потребность в острых ощущениях.

П э р а м о р (сосредоточенно). Все это очень интересно, то, что вы говорите. А я вот беседовал с одним человеком, который там побывал…

В течение последовавшего монолога, который читатель дополнит сам фразами наподобие «Видел своими глазами», «Великий дух Франции» и «Спасение цивилизации», Мори сидит с полуопущенными веками, явно испытывая скуку.

М о р и (при первой подвернувшейся возможности). Кстати, известно ли вам, что в доме германский шпион?

П э р а м о р (опасливо улыбаясь). Вы серьезно?

М о р и. Абсолютно серьезно. Считаю своим долгом вас предупредить.

П э р а м о р (поверил). Гувернантка?

М о р и (шепчет, показывая большим пальцем в сторону кухни). Тана! Это не настоящее имя. Мне известно, что он регулярно получает почту на имя лейтенанта Эмиля Танненбаума.

П э р а м о р (стараясь выглядеть снисходительно). Вы меня разыгрываете?

М о р и. Возможно, я обвиняю его зря. Но вы так и не рассказали, чем занимаетесь?

П э р а м о р. Ну, вообще-то я пишу.