Книга Наследница Кодекса Люцифера - Рихард Дюбель

Самуэль внимательно посмотрел на нее и отвернулся.

– Альфред! Пусть ребята споют песню.

Молчание было настолько коротким, что только человек, прекрасно знающий Альфреда Альфредссона, догадался бы, что он совершенно растерялся.

– Что-нибудь конкретное послушать изволишь, ротмистр? – ехидно спросил он.

Этот вопрос позабавил Самуэля. Даже Альфред, который всегда прилагал максимум усилий для того, чтобы в любой ситуации подчеркнуть уважение к старшему по званию офицеру (и своему лучшему другу), после катастрофического падения их полка стал обращаться к Самуэлю на «ты». То, что он все же обратился к Самуэлю по званию, означало, что он сделал собственные выводы о намерениях Эббы Спарре. «Добрый Альфред, – подумал Самуэль. – Вахмистр, который чего-то стоит, похож на охотничью собаку – все время держит нос по ветру».

– Пусть споют рождественскую песню, вахмистр, – сказал он.

– Вы слышали, парни! – рявкнул Альфред. – In dulci jubilo![39]

Эбба еще на шаг приблизилась к Самуэлю. Пока хор недовольных мужских голосов издевался над песней, исполняя ее кто во что горазд, а комендант и его люди на улице перед домом, без сомнения, задавались вопросом, не сошли ли все преступники разом с ума, Самуэлю поступило предложение, которое должно было снять с него самого и его людей все грехи и восстановить их честь. Это был лучший подарок на Рождество, какой только можно придумать.

То, что все они пойдут на смерть, не имело почти никакого значения.

Часом позже – после того, как Эбба ушла, после того, как комендант снял с них ошейники, и после того, как рейтары молча сели в круг, бросая неуверенные взгляды на своего ротмистра, который устроился один в углу и размышлял, – Альфред Альфредссон призвал все свое мужество и подошел к Самуэлю.

– Должен ли я что-то сообщить ребятам, ротмистр?

Самуэль поднял глаза.

– Если ты еще раз назовешь меня ротмистром, Альфред, то я стану звать тебя капралом.

– Но ведь она называла тебя ротмистром. Все время.

– А я-то думал, ты руководишь хором.

Альфред махнул рукой.

– Смоландский вахмистр может одновременно говорить, слушать песню, колошматить взвод императорских драгун и при этом замечать, не кашлянет ли где блоха.

– Подожди немного.

Альфред посмотрел на Самуэля и сказал:

– Ладно. Ладно.

Уже в третий раз за сочельник, тем временем давно перешедший в утро Рождества, у дверей послышался грохот солдатских сапог, и в помещение ворвался комендант. Самуэль встал. Иначе все так и остались бы сидеть, дожидаясь приказа коменданта.

– Всем встать! – рявкнул Альфред.

Рейтары выполнили команду.

Комендант и его люди притащили несколько корзин. Смоландцы вытаращили глаза, увидев их содержимое: шпаги, кинжалы и даже несколько мушкетов. Между ними, свернутые в кольца, лежали патронташи и кожаные ленты ремней и портупей; слабо поблескивали шпоры. Глаза рейтаров еще сильнее вылезли из орбит, когда за подлизами коменданта в квартиру вошел изящный господин в широкополой шляпе и высоких сапогах; он снял шляпу, встряхнул волосами и оказался Эббой Спарре. По лицу коменданта было прекрасно видно, как сильно он не любит подчиняться приказам женщины, к тому же переодетой мужчиной.

Корзины с грохотом опустили на пол.

– Вот ваши игрушки, паскуды! – крикнул комендант.

Самуэль обменялся взглядами с Эббой. Лицо у нее было будто высечено из камня.

– Что это, комендант? – тихо спросил Самуэль.

Лицо коменданта налилось кровью. Губы шевелились, как у рыбы, выброшенной на берег, его взгляд метался по комнате. Наконец он понял, что ничего другого не остается.

– Вооружение – как было приказано! – сдавленно ответил он.

Смоландцы захихикали. Самуэль с Эббой снова обменялись взглядами. Ее лицо не изменилось.

– Как было приказано – а дальше? – спросил он.

Комендант так судорожно отдал честь, что было слышно, как щелкнули его кости.

– Как было приказано, господин ротмистр!

Смоландцы растерянно забормотали.

– Тихо! – крикнул Альфред, но голос у него дрожал.

– Боеприпасы? – спросил Самуэль.

Комендант указал на четырех мужчин, которые затаскивали в комнату ящики.

– Это все, что мне дал квартирмейстер… господин ротмистр.

– Чтобы уметь реквизировать, нужно быть смоландцем, – с наслаждением заметил Самуэль. От сдерживаемой ярости у коменданта глаза чуть не вылезли из орбит. Некоторые рейтары Самуэля хихикнули. Самуэль повернулся к Эббе. Пришло время отдать должное виновнице всего этого – и подготовить своих людей к тому, что он еще намерен им сообщить. – Этого хватит, ваша милость?

Эбба кивнула, явно с трудом сдерживая улыбку.

– Что ж, хорошо, – сказал Самуэль коменданту. – Свободны…

Комендант снова отдал честь, и в этом жесте было столько ненависти, что будь на нем кираса, на ней образовалась бы вмятина.

– …то есть сию минуту! – уточнил Самуэль. Он наклонился и забрал себе два седельных пистолета, рукоятки которых торчали из-за кушака на поясе коменданта. Поднял их вверх. – Мне все время казалось, что я их уже где-то видел.

Дула пистолетов ярко сверкали, деревянная часть была темной, рукоятки внизу – обрамлены серебром. Колесцовый замок справа не имел гравировки и казался таким чистым, будто пистолеты только что вышли из кузницы. Кусок пирита, вставленный в курок, при ударе о который вылетает искра, был новехонек. Они были прекрасны в своей простоте, элегантны – и смертоносны.

– За ними хорошо ухаживали, должен заметить.

– Специально для господина ротмистра, – выдавил комендант, несколько недель назад забравший пистолеты у Самуэля, когда смоландцев приписали к армии Кёнигсмарка.

Нападение баварских драгун Самуэлю пришлось отбивать с помощью двух дешевых неухоженных пистолетов из запасов квартирмейстера. Он покрутил пистолеты в разные стороны, а затем с нарочитой небрежностью сунул их за пояс. Они были легкими, сделанными лучшим оружейником, которого он в свое время мог себе позволить, но даже столь незначительная тяжесть, оказавшись у него на бедрах, неожиданно придала ему спокойствия.

– А там что? – спросил он, указывая на одного из мужчин, принесших корзины. – Похоже на мушкет Гуннара Биргерссона.

Солдат невольно схватился за приклад мушкета, висевший у него за спиной. Ошибиться было невозможно: Биргерссон, превосходный стрелок, приказал укоротить дуло, чтобы оружием можно было пользоваться и сидя на лошади, а пострадавшую в результате этого точность стрельбы он возместил, как можно тщательнее подгоняя пули и отказавшись от куска материи, в который их, как правило, туго заматывали.