Книга Воздушный стрелок - Клаус Фритцше

Ну вот, в конце октября в зоне госпиталя поднялся аврал. Служащие войск МВД бегали по зоне в поисках определенных лиц. Собралось на проходной человек десять, а среди них мой знакомый старший обслуги. Их вывели из лагеря, и «слуховое радио» распространило известие о том, что их отвели «налево», что означало в специальный лагерь. Большинство тех обвиняемых военнослужащих германского Вермахта были задержаны надолго. Последние из них вернулись на родину только в 1955 году.

Исходя из того, что трех обвиняемых забрали даже из пациентов госпиталя, я мог предполагать, что пострадаю из-за своих политических убеждений и капризов, но меня оставили на своей койке но ненадолго!

В тот же день в корпусе появился начальник лагеря, обратился ко мне с приказом: «Фритцше, я на вас налагаю обязательства старшего обслуги. Работа легкая, курс лечения продолжается. Со склада вам принесут одежду и прочее ваше имущество, переселитесь в хозяйственный корпус. Познакомьтесь с бригадирами обслуги и с трудовыми задачами бригад. Выход тружеников обслуги по рабочим местам и надзор за выполнением задач с завтрашнего утра — ваше дело. Вы будете подотчетным только мне лично. Действуйте!»

Он застал меня врасплох. Этого я никак не ожидал. В том, наверное, причина странного поведения и интерниста, и начальника медчасти? Не держали ли они меня в запасе на случай ухода действовавшего старшего обслуги? Из моего личного дела они могли очень просто узнать необходимую информацию о моей трудовой жизни за период плена. Федор Андреевич, с которым я позже вел беседы в довольно дружеском тоне, однако, отрицал такую возможность. Он настаивал на том, что вывод «налево» был для начальника лагеря не менее неожиданным, чем для самих военнопленных.

Вот снова поймали меня. Вся симуляция напрасна. Голодал я два раза по трое суток, целый месяц ежедневно играл роль тяжелого больного, пережил печальную разлуку с друзьями, рисковал потерей имущества — для чего? Стою на том же месте, где стоял полтора месяца тому назад: должностное лицо, которое отпустить нельзя, пока целиком не будет распущен лагерь или госпиталь.

Ничего не поделаешь, приходится слушать начальство. Обслуга: это штатный хозяйственный персонал госпиталя — в помощь медицинскому персоналу (санитары), приготовление и распределение пищи (повара, хлеборезы), поддержание чистоты и порядка на территории зоны (дворовые, водовозы, дровоколы) и выполнение ремесленных работ в мастерских (кузнецы, слесари, жестянщики, трубопроводчики, столяры, портные, сапожники). Ремесленная часть хозяйства развита исключительно высоко. В каждой мастерской не менее одного старшего с квалификацией мастера плюс 3–5 человек специалистов. Продуктами питания снабжаются не только военнопленные. Половина объема их работ уходит на покрытие нужд медицинского и административного советского персонала. Надо же считаться с тем фактом, что ст. Уста расположена у дальней железнодорожной линии и считается захолустьем, где о возможности приобретать промтовары можно только мечтать.

Задача старшего обслуги — принимать от начальства задания и заказы, заботиться о выполнении их и организовывать с помощью начальника хозяйственной части доставку необходимых материалов и сырья. Работу старшего обслуги не сравнить с нагрузкой командира батальона в прежнем лагере. Работа действительно легкая. После утренней проверки распределить суточные задания и в течение дня контролировать их выполнение. При этом необходимость контроля ограничивается дворовой частью. Над санитарами ведет надзор начмед, а кухня и мастерские стоят под специальным покровительством начальника по хозяйству, который пользуется услугами старшего прежде всего в должности переводчика.

Свободного времени много. Часами сижу, перевожу тексты из технических книг с русского на немецкий язык, потом обратно на русский, сравниваю подлинник с обратным переводом, исправляю ошибки и тем самым все лучше осваиваю технический словарь.

В хозяйственном корпусе рядом живет врач — женщина лет тридцати, Мария Ивановна. Она очень интеллигентная и образованная. Знает не только русскую, но и немецкую классическую литературу, интересуется историей и искусством и помогает мне с языка стройплощадок переучиться на более литературный язык. Она часто меня приглашает на чай, беседы с ней очень приятны и поучительны. В отличие от рассказанной мной выше истории первого периода моего плена, она не допускает и мысли о возможности интимных отношений.

За те три месяца, в течение которых с кратким перерывом командовал обслугой, я научился и разным ремесленным навыкам в столярной и слесарной мастерских. Любимым увлечением стало точение по дереву. Шахматные фигурки, изготовленные на безмоторном станке, до сих пор храню в своей коллекции реликвий.

Вечерком в небольшой столовой хозяйственного корпуса собирались веселые компании, где богачи-ремесленники не один раз угощали и спиртным. Нельзя сказать, чтобы нам жилось плохо в материальном отношении. Но тоска по родине и свободе мучила нас.

Помню особенно тяжелый вечер — октябрьского праздника сорок восьмого года. Поздно вечером в темноте я сделал обход и слышал шум празднества, которое состоялось в доме администрации за забором территории госпиталя. Там играл баян, пели, танцевали, весело кричали женщины и девчата. Сердце у меня сжалось, выступили слезы. Вернулся я в жилой корпус, сел и написал стихи, которые привез домой в памяти.

«Красный октябрь»

Ужасно, что сделали люди с живыми людьми.

Мы были свободны — теперь мы рабы.

И много людей полегло здесь костьми

Без всякой на то их личной вины.

Живем в лагерях уже много лет

И смотрят на нас, как на грязный скот.

Морали и права в стране этой нет.

И даже любовь — как инстинкты рабов.

Подавлен безжалостно дух у людей,

И чувства все втоптаны в грязь.

Нет в сердце добра, как у диких зверей.

Для них мы враги и бездушная мразь.

Танцуют, смеются и громко поют,

А как же, такой важный праздник.

И что за забором несчастные мрут,

Их не волнует — тут горя рассадник.

Что сделали люди с живыми людьми.

Все попраны законы, соглашенья.

Из драни и тряпья на нас штаны,

Уже не остается силы для терпенья.[18]

Видно, что одни хорошие материальные условия жизни не могут утешить тоску человека по свободе, по родине, по любви и нежности. Читатель может удивиться резкости этого взрыва чувств после того, что в этих воспоминаниях высказано столь много о великодушии русских людей, высказано столь много о преферансах, которыми мне удавалось пользоваться. Но надо же понимать, что мы жили в неволе, освобождение из которой, казалось, было отложено в далекое будущее. В этот вечер я и решил продолжать свою нелегальную борьбу за возвращение на родину, за выход на свободу.

Между тем мне пришлось, с поддержкой всех ремесленников и дворовых, оборудовать вагоны для транспортировки части пациентов на родину. Построили нары, уборные, оборудовали товарные вагоны железными печками, снабдили матрацами и одеялами. Надежда уехать этим транспортом оборвалась за борт, когда начальник медчасти объявил, что поедут такие больные, которых лечить здесь возможности нет.