Книга Эпицентр - Кирилл Патрыка

— Яхве — бог полудиких кочевников, которого позже переиначили рабы — от безысходности и отчаяния. А Люцифер… Бог света, воздуха и утренней зари, которому поклонялись тысячу лет великие римляне. Прочих языческих божеств христианские лицемеры либо отринули, либо объявили бесами и демонами. Но Люцифер слишком прочно сидел в человеческих душах, слишком светел был его образ. Чтобы пресечь поклонение ему, потребовалась сказочка про его падение.

— Он сатанист или сумасшедший? — шепотом спросила Ольга, наклонившись ко мне.

— Он Пророк — так же шепотом ответил я. — Не вздумай его раздражать.

— Рассуждаете вы о пустом, — продолжал незнакомец. — Яхве, Люцифер. Это лишь примитивные попытки объяснить проявления Вселенной. Но вот впервые человечеству явился грозный знак иных сил. И что же? Во что вы превратились, отчего стали хуже зверей?! Человечество ничтожно, и настала пора ему это понять.

— По-вашему, человечество обречено? — спросил Профессор.

— Судьба человечества случайна и непредрекаема. Человек возомнил себя венцом творения. Потому что научился из колеса делать много разных приспособлений и уничтожать породившую его природу. Потому что обрел дар речи. И не пожелал верить, что существуют иные способности, скрытые от его убогого понимания… Бегали хвостатые, ловили мышей. Дети играли с их детенышами, а когда надоедало, выбрасывали вон. Ездили машины-душегубки, люди хвостатых отлавливали как живой мусор, уничтожали безжалостно. А когда явился знак, где те люди?! Осталась только желтая пыль да горстка безумцев, убивающих друг друга. А хвостатые выжили. И прикоснулись к неведомому. Потому что были наделены способностями, которые человек в убожестве своем не понимал.

— Так будущее за Кошками?

— Будущее никому не известно и не может быть известно. Оно еще в прошлом меняется ежесекундно. Хотя бы потому, что есть Меченые. — Косматый вдруг повернулся и ткнул в меня пальцем. — Такие, как он. Вот он застрял на полдороге между человеком и хищником. Он уже скорее хищник, чем человек. Он знает, что не такой, как другие. Но не подает виду. Потому что и человеку, и хищнику так удобней. Таиться, чтобы овладеть добычей! Но он не понимает сути. А суть его не в охоте и убийстве. Он и сам не подозревает, кто он. Он может спасти, если поймет и захочет. Тогда впереди одно будущее. А может не сделать ничего. И тогда будущее совсем другое. То, что прислала Вселенная, может погубить всех через человеческую жадность и глупость. А он, — Пророк опять указал на меня своим длинным костлявым перстом, — сомневается. Ему поданы знаки, а он все колеблется и обманывает сам себя. Он хочет остаться таким, как есть. И он может таким остаться. Он слышит хвостатых, а они слышат неведомое. Но готов ли он к тому, что ему надлежит сделать? Не готов. А когда будет готов и будет ли? Неведомо. Но возможно. Для него — возможно.

— Он что, мессия? — не без иронии вставил Профессор.

— Мессия — пустой звук, миф, заблуждение. Он человек, способный прикоснуться к неведомому. Но он лишь способен. Это не значит, что должен.

Я заметил, как Ольга слегка переменилась в лице. Что-то очень проняло ее в словах Пророка. Но я по-прежнему «не слышал» ее и не мог объяснить такой реакции. Ладно, учтем.

— Он такой один? — посерьезнев, спросил Профессор.

— Таких очень мало. И никого судьба так близко не подвела к цели.

— Вам, я вижу, все обо всем известно, — сказал Профессор. — Так объясните, что надо делать?

Пришелец смерил его презрительным взглядом.

— Не надо уповать на учителей. Надо самому доходить до истины. В этом тоже заключается истина. — Он опять поднял руку и указал на дорогу. — Там, впереди, Хищная Грязь. Если перейдете через нее, может быть, он, — кивок в мою сторону, — не зря оказался здесь.

— Что за хищная… — начал Профессор. Но незнакомец неожиданно поднялся и, не говоря больше ни слова, зашагал прочь. Через секунду его скрыла темнота. Будто и не было никого, а всего лишь сон приснился — коллективное такое сновидение.

Ольга первой пришла в себя:

— Что это было? Умалишенный?

— Непохоже, — ответил Профессор. — Но странно, очень странно.

— Это Пророк, — сказал я. — Слыхал про них, но встречать не приходилось.

— Что еще за Пророк? — нервно осведомилась Ольга. — Иоанн Предтеча? А ты, Сережа, у нас, выходит, будущий Христос? Не хотелось бы присутствовать при твоем распятии во искупление чужих грехов.

Она притворялась. Я не чувствовал ее, но и без того догадывался. Она говорила это лишь для того, чтобы я не заподозрил о чем-то. Я толком не знал, в чем я не должен заподозрить. Но что-то подсказывало мне, что Ольга лучше нас с Профессором поняла незнакомца.

— Пророки появились недавно, — объяснил я. — В первые годы их не было. А потом появились. В Зоне многие знают друг друга. А этих не знает никто. Откуда они взялись, где и чем живут, — неизвестно. Они, похоже, люди: едят, пьют, разговаривают. Но разговаривают странно. Появляются внезапно и с места в карьер заводят непонятные речи. Потом так же их обрывают и уходят. В общем в точности как сейчас. Иногда предупреждают о надвигающейся беде. И очень своевременно предупреждают. Но чаще пугают и обличают всех и вся. Доброго слова от них не услышишь. Да вы сами только что убедились. Кое-кого они своими выступлениями сильно раздражают. Их и бить пытались, и даже убить. Говорят, то ли оружие их не берет, то ли рука почему-то не поднимается. Но ни с одним расправиться не удалось. А вот если пытались, то потом обязательно случались неприятности. Иногда кто-то умирал. Их опасаются и избегают. Но никто ведь не знает, где и когда такой объявится.

— Мистика какая-то, — деланным голосом сказала Ольга.

Профессор после некоторого раздумья произнес:

— Мистика не мистика… Здесь много такого, что почище всякой мистики. Позволю себе высказать совершенно произвольное и ни на чем не основанное предположение. (Ох уж эти его экивоки!) С нами со всеми в Зоне что-то происходит. Мы меняемся, кто больше, кто меньше. И каждый на свой манер. Быть может, на фоне тотальной жестокости и безнравственности некие скрытые в нас духовные силы коллективно, так сказать, как у Кошек, породили новую ипостась. — Он помолчал. — Нечто вроде олицетворенной совести, что ли.

— Совесть эта нам тут столько всякого бессовестного наплела, — перебила Ольга. — Я тоже не образцовая прихожанка. Но про Бога, про Люцифера — это уже вне всяких рамок. Для совести.

— Про Бога и Люцифера он, между прочим, излагал вполне научную точку зрения. Можно слепо верить, а можно стараться понять. Ученые, естественно, тяготеют ко второму. Он ведь, говоря о Люцифере, не Бога хулил, а лицемерие святош. Не тех, не наших, а вообще, перевернувших истину с ног на голову. В Зоне давно все перевернулось с ног на голову. А лицемерия, я подозреваю, вокруг нее больше, чем в ней самой. Конкретно насчет Люцифера вроде не очень к месту. Но совесть, она, знаете ли, не всегда правильная, логичная и возвышенная. Совесть непоследовательна и не прекрасна. Она зла, мучит и терзает нас. И мы ее порой ненавидим лютой ненавистью. И представляем в самых неприглядных образах. Мы иногда вообще не понимаем, что наше дискомфортное состояние есть состояние проснувшейся совести. Совесть принято отождествлять с религиозностью. Но верующий и человек с крестом на шее — это отнюдь не одно и то же. С некоторых пор людей с крестами развелось видимо-невидимо. Еще до Чумы бандиты, например, стали очень религиозны, даже строили часовни и церкви, попов звали их освящать. Те, случалось, ходили. Что никак не мешало бандитам оставаться бандитами. О политиках я вообще не говорю. Некоторые теперь в храмах лбы крестят, будто и не помнят, как десятилетиями занимались экзорцизмом наоборот: изгоняли из человека Бога.