Книга Сказки врут! - Ирина Шевченко

И Сокол. Живой.

Человек под фонарем укоризненно покачал головой. Порыв холодного ветра подхватил с асфальта колючую пыль и швырнул мне в лицо. Я зажмурилась…

Открыла глаза и увидела склонившегося надо мной Сережку. Лишь на миг, прежде чем вернуться на пустую темную улицу.

— Что в шприце? Что ты собираешься ей вколоть? — Серый злился, его пугала неопределенность и, наверное, то, что сам он ничем не может помочь.

А кто может?

Мужчина в инвалидном кресле скривил в ухмылке губы: никто, все бесполезно. Я и сама это понимала. Мне не уйти из этой темноты. Не уйти от него…

— Я не проверил сразу, но, похоже, они успели взять у нее кровь, пока она была без сознания. Теперь пытаются управлять ею и на ментальном уровне, и на физическом. Привязку я не разорву, но если немного изменить состав крови, это ослабит воздействие.

— Алекс стал на диво предусмотрительным. — Нат говорила тихо, но человек под фонарем слышал каждое слово.

— Алекс или тот, на кого он работает. Акопян не смог бы взаимодействовать с Ван Дейком напрямую. Нужен медиум, который призвал бы дух голландца. Мы снова утыкаемся в неизвестного телепата… Придержи ей руку.

Игла вошла в вену, но боли я почти не почувствовала. Куда сильнее болела сейчас голова — просто раскалывалась. Я так и не выпила таблетку, не заварила чай… И Антошкиного омлета не попробовала, а он старался…

— Ася, ты меня слышишь?

— Да.

Не только слышу, но и вижу: побледневшее лицо, глаза, в кои веки не ледяные — живые, взволнованные. А на шее тоненькая алая полоска, и несколько темных капель расплылись на рубашке — снова стирать…

— Отправь меня в кому, — попросила я шепотом.

В кому. В тишину. В пустоту. В стерильную чистоту реанимации. Лучше туда, чем снова на темную улицу к чужаку с Сережкиным лицом.

— Раньше нужно было соглашаться, — натянуто улыбнулся Сокол. — Сейчас просто держись.

Держаться. Неплохая мысль. Только за что? За кого? Закрою глаза и снова окажусь на пронизывающем ветру, под блеклыми фонарями…

— Держись, Настюха. — Серый крепко сжал мою руку. — Все будет хорошо, вот увидишь.

Лицо чужака, словно маска, наложилось поверх родного, с детства до последней черточки знакомого лица, день за окном померк, и по комнате заскользили тени. Я не хотела возвращаться во тьму, и тьма решила прийти ко мне…

— Сокол, — негромко окликнула колдуна Натали. — Не похоже, что ей намного лучше после твоих манипуляций. Нельзя пускать все на самотек, потом может быть поздно.

— Я знаю. Антон, дай мне телефон. У тебя же есть номер Ле Бона?

Держаться. Не поддаваться тьме. Остаться в реальности, на постели в комнате Нат, рядом с Серым… которого почти уже не видно за мрачной иллюзией.

Да, умом я понимала, что это всего лишь иллюзии — и пугающие тени, и искажающие лица маски, и зловещее эхо, сопровождающее теперь каждый звук. Понимала, но не могла избавиться от страха в сердце, и подпитываемые этим страхом мороки обретали силу…

— Антоша. — Когда охотник приблизился (они все подходили ко мне время от времени), я схватила его за руку. — Антош, а зачем ты хотел меня отравить?

Нелепая попытка пошутить провалилась с треском.

— У нее бред, — пролепетал лысый.

— Нет, — сказал уверенно Сережка. — Не бред. Да, Насть? Она спрашивает, почему ты хотел, чтобы она первой попробовала твой омлет.

Милый мой, хороший. Только ты всегда понимал меня с полуслова. Промелькнул перед глазами наш старый дворик, голубятня, теремок в парке, буквы на стене коммуникационного туннеля. «С+Н=Д». Сначала ты выцарапал «Л», а потом навел внизу еще одну черточку, будто расставил все на свои места. А теперь мы снова все перепутали. Зачем?

— Так ты про омлет? — Антон присел рядом с кроватью, прямо на пол. — Ну, понимаешь… — Он огляделся и понизил голос до шепота. — Понимаешь, я готовить не умею. Совсем. А Ксюшка мне после одного фильма говорит про героя: вот, мол, какой мужчина, сам готовит, завтрак любимой в постель подает… А это вообще боевик был! Взрывы, погони, главный герой всю дорогу кого-то мочит — а ей этот завтрак запомнился! Ну и мне, значит, тоже… Короче, я этот рецепт нашел в Интернете, несложно вроде. Попробовал приготовить пару раз — ничего так. А Ксюшке… Вдруг не понравится? А тут как раз случай проверить. Думаю, если Насте понравится… Натали еще есть, конечно, но она… другая какая-то. А вы с Ксюшкой моей чем-то похожи. Улыбаешься ты тоже так…

Последние слова лысого утонули в нарастающем шуме чужих голосов: зловещее перешептывание, ругань, крики, плач. Секундная тишина, ощущение легкости и полной свободы… И стремительное падение. Удар — я вздрогнула всем телом — и боль. Боль заполнила все вокруг, как и тьма. Ни лиц, ни даже силуэтов, ничего и никого… Только вдали, в самом конце длинной улицы, мерцает одинокий фонарь, тускло освещая сидящего под ним человека в инвалидной коляске…

— Сокол! — Сережкин крик звучит тише, чем шепот теней. — Сокол, ей хуже, она…

— Ася! — А этот совсем издалека. — Ася, посмотри на меня, пожалуйста.

Короткая вспышка света. Взволнованное лицо. Шрам на виске. Глаза цвета неба.

— Ася…

И мир опять погрузился во мрак.

Боль.

Холод.

Фонарь впереди, но под ним станет еще хуже.

Не знаю, сколько времени я провела в темноте, — я не считала секунд и уже почти не надеялась и не думала ни о чем, как вдруг пугающий шум вокруг стих, а мрак начал потихоньку рассеиваться, словно где-то там, невидимое мне, поднималось над миром страшных иллюзий солнце. Стало теплее, и голова уже не раскалывалась: легшая на лоб ладонь прогоняла боль.

Я с опаской открыла глаза, боясь вновь увидеть уходящую вдаль пустую дорогу, и расслабленно выдохнула: надо мной вместо черного неба простерся беленый потолок спальни. Только рядом не обнаружилось ни Сережки, ни Сокола. На краешке постели сидел мсье Ле Бон и довольно улыбался, протирая платочком блестящую от пота лысину.

— Bonjour, mademoiselle, — приветствовал он меня. — Comment vous sentez-vous?[6]

— Desol e e, je ne parle pas francais,[7]— тут же среагировала я.

Но наверное, чтобы он поверил, следовало все-таки сказать это на каком-нибудь другом языке.

Кто-то негромко рассмеялся, кажется, Сокол, и в этом смехе было больше облегчения, чем веселья.

Бельгиец с усмешкой продолжал ждать ответа.