Книга Вперед, в СССР - 2 - Максим Калашников

«…И тут я вспомнил диспут в нашем классе на уроке истории и философии морали. Мистер Дюбуа рассказывал о беспорядках, предшествовавших распаду Североамериканской республики в конце XX века. Из его слов выходило, что прежде, чем все пошло вразнос, преступления вроде совершенного Диллингером были так же обычны, как собачьи драки. И такой ужас творился не только в Америке – в России и на Британских островах было то же самое, да и в других странах… Но своего апогея это достигло в Северной Америке незадолго до того, как наступил полный абзац.

– Обычные законопослушные люди, – рассказывал мистер Дюбуа, – даже не ходили вечером в публичные парки. Это было связано с риском подвергнуться нападению жестоких, будто стая зверей, подростков, вооруженных велосипедными цепями, ножами, самодельными пистолетами… и быть в лучшем случае напуганными, а скорее всего ограбленными, возможно – опасно раненными или даже убитыми… Убийства, наркомания, воровство, разбой и вандализм стали обычным явлением. И не только в парках – такие вещи случались на улицах, средь бела дня, или во дворах школ, или даже в самих школах. Но парки были особенно опасны – честные люди старались держаться от них подальше после наступления темноты.

Я попытался вообразить, что такие штуки творятся в нашей школе, – и просто не смог. Или в наших парках… Парк – это ведь место для веселья, а вовсе не для того, чтобы обижать кого-нибудь. А уж убивать…

– Мистер Дюбуа! А разве тогда не было полиции? Или судов?

– Тогда было гораздо больше полиции и судов, чем в наше время. И все они были загружены работой выше головы.

– Похоже, я не могу этого понять…

Если бы мальчишка из нашего города совершил что-нибудь хотя бы наполовину такое плохое, и его самого, и его отца высекли бы при всем честном народе…

Между тем мистер Дюбуа спросил меня:

– А сможете ли вы дать определение «малолетнего преступника»?

– А-а… Н-ну, это те самые дети. Те, которые избивали людей.

– Неверно.

– А… Почему неверно? Ведь в учебнике сказано…

– Извините. Учебник действительно дает такую формулировку. Но если назвать хвост ногой, то вряд ли он от этого превратится в ногу. «Малолетний преступник» – понятие внутренне противоречивое, однако само это противоречие дает ключ к разрешению проблемы и возможность понять причины провала попыток разрешить эту проблему. Вам приходилось когда-нибудь воспитывать щенка?

– Да, сэр.

– А сумели вы отучить его делать лужи в доме?

– Э-э… Да, сэр. В конце концов…

– Понятно. А когда щенок пускал лужицу, вы злились на него?

– Как? Нет, зачем же. Он ведь еще щенок, он же не знает…

– А что вы делали?

– Ну, я ругал его, и тыкал носом в лужу, и шлепал.

– Но ведь он не мог понимать ваших слов.

– Конечно, не мог, но он понимал, что я на него сержусь!

– Но вы только что говорили, что не сердились на него…

– Нет, я только ИЗОБРАЖАЛ, что сержусь! Его ведь нужно было приучать, верно?

– Согласен. Но, объяснив ему, что вы им недовольны, как могли вы быть таким жестоким, что еще и шлепали его? Ведь вы сказали, что бедный звереныш не знал, что делает плохо! И нее же вы причинили ему боль? Как вам не стыдно! Может быть, вы садист?

– Мистер Дюбуа, но ведь иначе никак! Вы ругаете его, чтоб он знал, в чем заключается его проступок, и шлепаете, чтобы ему расхотелось впредь так поступать. И шлепать его нужно сразу же – иначе от наказания ничего хорошего не будет, вы его просто запутаете. И даже тогда он с одного раза не поймет. Надо следить и сразу же наказывать его опять и шлепать немного больнее. И он очень скоро научится. А просто ругать его – только зря языком молоть. Вы, наверное, никогда не воспитывали щенков.

– Почему же, многих. Сейчас я воспитываю гончую. Этим самым методом. Однако вернемся к нашим малолетним преступникам. Наиболее жестокие из них были примерно вашего возраста. А когда начинали свою преступную карьеру – даже гораздо младше вас. И вот теперь вспомним вашего щенка. Тех подростков очень часто ловили, полиция производила аресты каждый день. Их ругали? Да, и зачастую очень жестко. Тыкали их носом в содеянное? Лишь изредка. Газеты и официальные учреждения держали их фамилии в секрете – таков был закон во многих штатах для тех, кто не достиг восемнадцати лет. Их шлепали? Ни в коем случае! Многих не шлепали, даже когда они были малышами. Считалось, что порка или другие наказания, причиняющие боль, могут повредить неустойчивой детской психике.

Я подумал, что мой отец, должно быть, никогда не слыхал о такой теории.

– Телесные наказания в школах были запрещены законом, – продолжал мистер Дюбуа. – Порка дозволялась законом лишь в одной маленькой провинции – в Делавере. Полагалась она только за несколько преступлений и применялась крайне редко. Она считалась «жестоким и неординарным наказанием». Лично я не понимаю, что плохого в наказании жестоком и неординарном. Хотя судья должен быть в принципе милосердным, все равно его приговор обязательно должен причинить преступнику страдания, иначе наказание не будет наказанием. Ведь боль – основной механизм, выработавшийся в нас в течение миллионов лет эволюции. И этот механизм охраняет нас, предупреждая всякий раз, когда что-либо угрожает нашему выживанию. Так почему же общество должно отрицать такой хороший механизм выживания? Но тот период был просто переполнен ненаучной, псевдопсихологической бессмыслицей. И о неординарности: наказание должно выходить из ряда вон, иначе оно не сослужит никакой службы.

Мистер Дюбуа указал пальцем на другого мальчика:

– Вот вы. Что произойдет, если щенка бить каждый час?

– Ну-у, он, наверное, с ума сойдет!

– Возможно. И уж, наверное, ничему не научится. Сколько времени прошло с тех пор, как директор нашей школы в последний раз применял к ученикам розги?

– Ну, я точно не помню… Около двух лет. Тот парень ударил…

– Неважно. Времени прошло достаточно много. Значит, это наказание настолько необычно, чтоб быть значительным, предостерегать и послужить уроком на будущее. Вернемся снова к нашим малолетним преступникам. Очень вероятно, что их не наказывали во младенчестве, известно в точности, что их не подвергали порке за преступления. Обычно все происходило в следующем порядке: за первое преступление «предупреждали» – и зачастую вовсе без участия суда. После дальнейших проступков приговаривали к тюремному заключению, но приговор обычно откладывался, и юнец «отпускался на поруки». Такой подросток мог быть несколько раз арестован и приговорен, прежде чем его наконец наказывали. Затем его помещали в тюрьму, вместе с другими такими же, от кого он мог воспринять только новые преступные обычаи. И если он не творил особенных безобразий во время заключения, то приговор ему смягчали и отпускали – «давали помиловку» на жаргоне тех времен.

Такие поблажки могли повторяться из года в год, а тем временем подросток преступал закон все чаще, все с большей жестокостью и изощренностью – и всегда совершенно безнаказанно, только со скучноватыми, но вполне комфортабельными отсидками иногда. А затем вдруг наступало восемнадцатилетие, так называемый малолетний преступник становился по закону преступником взрослым и зачастую через пару недель сидел в камере, приговоренный к смертной казни за убийство.