Книга Изнанка света - Михаил Шухраев

— Да, я совершенно забыла, — сестра указала на его тумбочку. — Здесь письма — для вас. И еще, — она подала ему его запасной свитер. На нем что-то блеснуло.

— Что это?

К свитеру была приколота небольшая восьмиконечная звездочка — с пробитым знаменем в центре. Орден «Знамя революции», как прочел Редрик в дипломе, поданном сестрой. «Юрьеву Роману Игоревичу» С ума можно сойти — он уже почти что забыл об ОФИЦИАЛЬНОМ имени. А вот Эй-но — помнит.

Эйно помнил и о многом другом. К вещам Редрика было приложено два письма. Одно — большое и подробное — от шефа «Умбры».

— Вот только я не смогу это вам прочесть, — засуетилась девушка. — Они написаны…

— По-русски, я думаю, — улыбнулся Редрик. — Только зачем, я сам прочту.

— Но почерк очень мелкий, а перенапрягать зрение вам нельзя…

— Ничего, как-нибудь. Зрение у меня хорошее.

«…Ох, и задал же ты нам работы! Думаю, когда ты будешь читать, этих тварей из Михайградского Запределья уже перебьют. Мне самому пришлось на них взглянуть — впечатляет. Что до Мирэлы, то она держится молодцом, рвется выполнять задания в Запределье и очень возмущается, почему это старшие коллеги не пускают ее изничтожать Хранителей Покоя Богов. Это ведь она вытащила тебя без чьей-либо помощи! Можешь себе такое вообразить? Я — не мог. Зато очень правильно сделал, что вас тогда вместе отправил. Надеюсь, теперь ты со мной спорить не будешь.

Да, есть тьма новостей — диктатора прикончили, как именно — расскажу при встрече, это было нечто! Его же сперва поймать пришлось, как ты знаешь. Товарищ Василэ Шеху наградил нас всех орденами — едва ли не первыми номерами, я с трудом его упросил не печатать указ в газетах. Сейчас здесь до черта наших, собрался весь высший европейский свет, есть даже японцы с американцами. И все, заметь, восхищаются — как ты думаешь, кем? Тобой! Даже завидно.

Наши австрийские друзья решили устроить тебя в клинику получше. Будут тебя навещать. На Новый год им даны указания провести небольшую спецоперацию по поводу тайного пронесения горячительных напитков и празднования в духе австрийско-советской дружбы. Можешь не беспокоиться, они выполнят все что надо на уровне. Думаю, к тому времени ты в себя придешь.

А в начале января будешь в Ленинграде. Да, чуть не забыл главное указание — не самовольничать!..»

В начале января?

Редрик уселся на постели. Нет, ничего подобного! Ведь Ася ждет его к Новому году! Какая, к черту, клиника?!

Второе письмо было коротеньким — от Мирэлы. С ужасающими ошибками, зато — по-русски. Она просила поскорее поправляться, говорила, что считает себя ученицей Эй-но «и Вашей, таварэщ Ред».

Больше, в общем-то, ничего, но записка была очень трогательной.

Значит, говорите, не самовольничать? Редрик улыбнулся. Нет уж, придется. Думаю, из О.С.Б. за такое не выгонят? Уж после всего, что случилось… Впрочем, можно еще и с доктором поговорить: может, скажет — выметайся, мол, у нас тут Рождество вот-вот, а тут — ты. Ведь самочувствие-то неплохое, зачем Эйно перестраховывается? Ему нужно быть рядом с Асей, вот тогда-то и станет лучше! Где ж еще можно выздороветь, если не рядом с ней?! И потом — Эйно ведь не в курсе. Придется рассказать, конечно. Поймет, куда он денется.

Появился доктор, провел осмотр, улыбаясь, пожелал выздоравливать. Оказалось, что нога у Редрика до сих пор даже не в бинтах, а в каком-то быстро застывающем аэрозоле. Зрелище было мерзким и жутковатым, но боли почти не чувствовалось. Да и рука более-менее двигалась. Правда, оставалась слабость, но это было вполне переносимо.

— Даже не думайте! Что с того, что можете ходить? Можете, конечно, но пока — плохо, — строго заявил доктор, едва Редрик задал вопрос о скорой выписке. — Здесь — пока что ваш дом, так и знайте. И потом — зачем вы так рветесь в Россию? Ведь там, как я знаю, голодают…

Фраза Редрика о том, что у доктора немного неверные сведения, была пропущена мимо ушей. Судя по всему, эскулапу было очень любопытно узнать о некоторых подробностях организма своего пациента «из первых рук». Но, как предположил Редрик, это любопытство очень сильно отрегулировали хорошей оплатой.

— Тогда возможно ли мне позвонить домой? — спросил обескураженный Ред.

— Да. Конечно, — кивнул доктор.

Редрик припомнил код, набрал номер. Ася не отвечала — шли длинные гудки.

В первый момент он подумал, что ничего особенного не происходит — она могла куда-то выйти. Но через полчаса он позвонил снова, потом еще и еще — и ничего. Гудки повторялись снова и снова.

Свет был погашен, он лежал в своей палате и не мог заснуть. Тревожные мысли роились все сильнее и сильнее. «Да нет, все — ерунда. Скорее всего — авария на АТС. Сейчас все вечно ломается, вот и не дозвониться. Или — номер поменяли. Мало ли что могло случиться? Вот завтра…»

Он старался ободрить себя, звонил снова и снова. И снова и снова — ничего.

Когда в пятый раз он вновь подошел к телефону, снова стал набирать ее номер, то внезапно остановился на середине и медленно положил трубку…

Врать самому себе было невыносимо.

* * *

Нельзя сказать, что Редрик сходил с ума от боли, что он решил покончить с собой или погибнуть в бою. Он просто ушел в себя.

Эйно, все еще находившийся в Михайграде, очень опасался, что Редрик снова начнет «самовольничать» — проще говоря, совершенно больной, попробует пройти через Предел в Вене, чтобы бежать из больницы и добраться до Ленинграда каким угодно способом.

Но этого не произошло. Он больше не заговаривал с доктором о том, что надо бы поскорей выписываться. И вообще ни о чем не говорил. Просто молча принимал все, что было назначено.

Австрийские коллеги, которым было поручено его навещать, несколько удивились спокойствию и отстраненности Редрика. Удивились, впрочем, не особенно — это безразличие могло быть последствием поражения ядом, а, быть может, оно началось из-за того кошмара, который Редрик увидел в Михайграде.

Оба австрийца были молодыми, о кошмарах войны знали из рассказов, книг и фильмов. Они встревожились, но потом решили, что это состояние их сотоварища должно постепенно проходить с выздоровлением.

— Мы еще и Рождество отметим! — предложил один из них, Фридрих. — Что, в России отмечают Рождество?

Редрик просто молча кивнул.

Ребята и в самом деле принесли и хорошего коньяка, и закуски, надеясь, что уж к этому-то русский не останется равнодушным. Редрик пил, когда нужно, он пытался улыбаться, даже пробовал изображать радость. Ничего, конечно не получалось.

В конце концов, австрийцы решили, что это такая особенность русского характера — или безудержное веселье, или — депрессия, от которой не поможет ничто. Пожалуй, ребята зареклись разбираться во всем этом.

…Алкоголь не помогал. Становилось только хуже. Хотелось одного — чтобы рядом сейчас не оказалось ни единой души, чтобы можно было спокойно зарыться в подушку и взвыть. Но и этого он был лишен.