Книга Царство Небесное - Елена Хаецкая

Ги медленно покачал головой.

— Ты лжешь, — сказал он.

— Нет! — выкрикнул Гвибер. — Зачем мне лгать? Я украл у тебя счастье, Гион!

Ги продолжал неподвижно смотреть на него. Гвибер бессмысленно лыбился. Пот проползал по его изрытому морщинами лицу, чуть задерживаясь там, где шелушилась кожа. На мгновение перед взором Ги снова мелькнула пронизанная солнцем струя фонтана — в просвете между деревьями. И таким ненужным предстал Гиону этот Гвибер с его откровениями и гримасами, таким лишним в тенистом саду, где таились только чистые воспоминания, что Ги ощутил резкую боль в груди.

— Я ведь знаю, что ты лжешь, — тихо повторил он. — Не наговаривай на себя, глупый человек. Моя жена и дочери умерли от болезни. Архиепископ Тирский никогда не говорил неправды.

Одним прыжком Гвибер подскочил к нему. Ги увидел у самых своих глаз оскаленный слюнявый рот, в котором уже не оставалось зубов, и кривой нож мелькнул у самого горла Кипрского короля.

— Перестань, — прошептал Ги.

Гвибер не отвечал, только тянулся ножом к шее Ги и мелко трясся от смеха. Ги попытался оттолкнуть его от себя, но безумец прильнул к нему, точно назойливая любовница.

Внезапно Ги охватила усталость. Он понял, что его до смерти утомили сложные, запутанные душевные переживания Гвибера — и не только Гвибера, но и всех прочих: Эмерика, графа Раймона, Бальяна, Марии Комниной, Гуго Тивериадского, даже Онфруа…

Холодное лезвие коснулось его подбородка, и это прикосновение заставило Ги очнуться от задумчивости. Не колеблясь более, он выдернул из-за пояса кинжал и вонзил его в грудь Гвибера, а затем вырвался наконец из его объятий и отскочил.

Не переставая тянуть губы в натужной усмешке, Гвибер сел на поваленный ствол, где незадолго перед тем отдыхал Кипрский король. Он протянул руку и схватил Ги за рукав.

— Побудь со мной, — тихо попросил он. Кровь булькала у него во рту.

Ги продолжал стоять.

— Останься, пока я не умру, — повторил Гвибер.

Ги крикнул:

— Эй, кто-нибудь! Уберите это из моего сада!

И быстро зашагал прочь.

А Гвибер, все глубже заваливаясь на правый бок, смотрел ему вслед угасающим взором.

* * *

Теперь Ги знал, чего ему следует ожидать. Того, последнего, свидания в саду, которое навсегда соединит его с Прекрасной Дамой. И когда настала пора уходить, он просто сделал легкий шаг навстречу милой тени, заранее раскрывая объятия, чтобы всей истосковавшейся грудью ощутить прикосновение, без которого он голодал все эти годы.

Дорогой Читатель!

Книжка, которую Вы, быть может, только что дочитали, представляет собой роман о любви.

Ключевых слов ровно три: «роман» и «о любви». Это не политический трактат, не любимая мною история войн и вообще не краткий пересказ в художественной форме того, что можно обрести в великолепных книгах Ришара («Латино-Иерусалимское королевство») и Мельвиль («История ордена тамплиеров») и куда менее великолепных — Куглера, Мишо или, не дай Бог, Успенского (все они называются «История крестовых походов»). Хотя я их добросовестно прочитала (равно как и очень хорошую статью Галины Росси «Ги де Лузиньян — последний король Иерусалима», найденную в Интернете, — за эту статью большое спасибо ее автору).

На ролевой игре по Второму крестовому походу «Завоевание рая» у меня была роль королевы-матери Мелизанды. Уж не знаю, почему, но все королевы-матери традиционно коварны. Это было увлекательно, по-своему остро и вызывает сильные ощущения.

Играть в любовь гораздо страшнее, поскольку любовь — в отличие от политики — игры не предполагает вообще. Изображать хитроумную королеву — можно. Изображать прекрасную влюбленную принцессу — нереально. Ею надо быть.

Между тем Крестовых походов без Великой Любви к Прекрасной Принцессе попросту не существует. Вся авантюра «заморских странствий» пронизана духом любви. Вся Святая Земля — это царство наследниц, графинь, принцесс, княгинь, баронесс, одиноких в своих замках, погруженных в ожидание любви.

И я написала роман о любви.

В свое время один из моих персонажей (в романе «Варшава и женщина») высказал мысль о том, что истинная любовь встречается реже, чем великие воинские подвиги, и потому имена великих любовников известны наперечет…

К числу таких великих любовников принадлежат Ги де Лузиньян и его жена, иерусалимская королева Сибилла. Мы не можем знать с достоверностью, какими были эти люди; мы можем судить о них только по их поступкам… да еще по нашей потребности прикасаться к подобным историям хотя бы издали, хотя бы краем фантазии.

Ради этого прикосновения и была написана книжка.

Вот несколько примечаний.

КОРОЛЬ АМОРИ. Младший брат короля Болдуина III. По всем описаниям — некрасивый, не обаятельный, заика, сутяга и жадина. Вместе с тем, кстати, очень недурной политик и хороший воин.

Амори был женат дважды. Первая его супруга, Агнесса де Куртенэ, родила ему двоих детей, Сибиллу и, спустя год или два, Болдуина.

Затем, в силу политической необходимости, потребовалось срочно связать иерусалимского наследника узами брака с византийскими императорами Комнинами. Придравшись к тому, что между Агнессой и ее мужем существует «недопустимо близкая степень родства» (четвероюродные брат и сестра), прелаты развели Амори с его женой Агнессой де Куртенэ и женили его на Марии Комниной.

От Марии у короля Амори была младшая дочь, Изабелла.

Любопытно, что обе королевы-матери, и Агнесса, и Мария, были весьма активны в политике. И обе, если и уступали напористостью и коварством Екатерине Медичи, любимой многими по романам Дюма, то совсем немного (никого, вроде бы, не отравили).

Ни одна из «королевских тещ» в моем романе не фигурирует. Несмотря на то, что я знаю об их большой роли в тогдашней политике. Но эта роль во многом касалась распределения материальных богатств, земель, доходов и должностей — а в романе о любви все эти подробности совершенно не важны. Кроме того, все-таки в истории падения Иерусалимского королевства роль королевских тещ во многом преувеличена.

КОРОЛЬ БОЛДУИН IV, единственный сын короля Амори. О Прокаженном короле традиционно говорят: «живая развалина, давнишнее достояние могилы», исходя лишь из того, что он был неизлечимо болен. Меня всегда поражала эта полная нечуткость историков, особенно старых, вроде Мишо, Куглера или Успенского: они выносят приговоры, исходя из какого-либо одного признака, часто формального, а то и вовсе руководствуются характеристикой, которую дал данному историческому персонажу какой-либо иной исторический персонаж (зачастую — его личный враг).

Если Болдуин был болен, значит, он — «жалкий калека». Однако имеет смысл посмотреть не на диагноз этого человека, но на его поступки. Например, на его удачные кампании против Саладина: «непобедимый» султан неизменно бывал им бит и вообще до смерти Болдуина не решался действовать против Королевства чересчур активно. Кроме того, Болдуин довольно умело манипулировал «партиями», которые действовали при дворе.