Книга Петля - Аркадий Адамов

— Этот Костя, — оживленно продолжает Валя, делая вид, что увлечена разговором со мной и не замечает посторонних взглядов, — работал в санатории культурником. Ну, знаете… всякие там вечера танцев, викторины, экскурсии. Так вот, он дико за мной ухаживал. И один молодой человек тоже. Так Костя, знаете, грозился его убить. Я дико боялась. Он все может, если загорится. Он даже меня грозился убить, представляете? Если я не отвечу на его чувства. Он как сумасшедший был. И вот не успела я уехать, а он уже с другой фотографируется. Тут, оказывается, число проставлено, видите? Это через неделю после моего отъезда. Верь вам всем после этого.

Валя заливисто смеется, откинув головку, и незаметно оглядывается.

— Ну, почему же вы думаете, что он тут за кем-то ухаживает? — улыбаясь, спрашиваю я. — Он, наверное, организовал эту экскурсию, и все. А у вас сразу такие мысли.

— Ой, вы его не знаете! — машет обеими руками Валя. — Он уже влюбился. Я вам ручаюсь. Может быть, даже в вашу сестру. Она очень хорошенькая, кажется. И конечно, не давал ей прохода. И грозил убийством. Это уж обязательно. Вот такой это ненормальный псих.

— А может быть, он влюбился в Оксану?

— Может быть. Я же не знаю. Все это уже было после меня, — охотно соглашается Валя.

Она-то, конечно, знать не может. Зато знаю я, в кого этот Костя влюбился. И даже знаю, чем все это кончилось. Да, характер этого Кости делает такой конец вполне возможным. И ведь тем же самым все это могло кончиться и у Вали. Если бы этот негодяй, допустим, не встретил Веру, а отправился бы по Валиным следам, к ней в Свердловск. И я как-то совсем по-другому смотрю на свою жизнерадостную и легкомысленную спутницу.

— Костя и сейчас работает в санатории? — спрашиваю я.

— Не знаю, — равнодушно пожимает плечами Валя. — Я его что-то не вижу. А сегодня вообще понедельник. Он выходной.

Мы наконец заходим в гулкий, с высокими сводами павильон, становимся в одну из коротких очередей и через минуту уже подставляем свои кружки под краник, потом отходим в сторонку и через силу выпиваем теплую, невкусную воду.

— Гадость какая! — морщится Валя.

Но я лицемерно возражаю:

— Чего не сделаешь, чтобы быть здоровым.

И становлюсь противен самому себе. Кроме того, мне вдруг приходит в голову, что, наверное, не так уж и полезно пить в таком количестве эту отвратительную воду на здоровый желудок. Но посоветоваться по этому поводу я ни с кем, естественно, не осмеливаюсь. Впрочем, надеюсь, что мне не придется долго испытывать на прочность мой бедный, ни в чем не повинный желудок. А последнее открытие решительно приближает конец всей операции.

Испив водичку, мы с Валей не спеша пускаемся в обратный путь. Разговор, не без моего содействия, вертится вокруг любимой Валиной темы о курортных нравах, всяких там флиртах, романах и сердечных драмах. Хотя, справедливости ради, следует сказать, что для Вали это по занимательности все-таки тема номер два, а тема номер один — это ее английский язык, древний, средний, новый, с его германским происхождением, норманнским влиянием, флексиями, фонетикой, морфологией и прочими немыслимыми премудростями. Все это, как вы понимаете, никак не может служить объектом курортной болтовни, и Валя с этим легко примиряется, с жаром отдаваясь второй теме, которая ее тоже чрезвычайно волнует. Меня она тут уже приравнивает чуть ли не к Рае, хотя общие свои соображения о курортной жизни все-таки избегает иллюстрировать конкретными примерами.

— Да, конечно, — соглашаюсь я. — Но вот возьмите этого Костю. До вас он разве тоже за кем-нибудь ухаживал? Вы же этого не знаете.

— Ой, я вам сейчас расскажу, — Валя даже жмурится от удовольствия. — С ума сойти. Понимаете, тут в прошлом году был один дядечка. Я его еще застала. Такой видный, немолодой и жутко состоятельный. Нет! — перебивает она сама себя. — Вы не думайте. Тут в основном действительно больные люди. Меня и то знаете как печень мучила? Дико! Во второй раз здесь и… тьфу, тьфу, тьфу! Значительно легче.

— Вот и меня язва тоже… — считаю своим долгом вставить я.

— Очень даже просто, — соглашается Валя. — Язва сейчас помолодела. Даже, говорят, у грудных бывает.

— Тогда у меня это уже старческая форма Но вы начали рассказывать что-то.

— Да, да, — подхватывает Валя и насмешливо продолжает: — Так вот, этот дядечка — о тоже, кстати, из Москвы, как и вы, не помню только, как его звали, — решил совместить приятное с полезным. И приехал лечиться… с племянницей. Вы ж понимаете, что это за племянница! Но весьма эффектная особа. И наш Костя принялся за ней ухаживать. Это, говорят, была история! Как он безумствовал! Но ничего не получилось. Представляете?

— Вполне, — важно говорю я. — Мария тоже любила Мазепу.

— Ну, когда это было, — с полной убежденностью возражает Валя. — А в наше время все прозаичнее. «Жестокий век, жестокие сердца», — со значением заключает она.

— Да, с веком нам повезло, — задумчиво говорю я.

На всякий случай я все же запоминаю эту историю. Надо бы, пожалуй, узнать, как звали этого дядюшку. Может быть, пригодится в будущем разговоре с Костей.

Однако прежде всего надо разыскать самого Костю.

После обеда я осторожно приступаю к решению этой важнейшей задачи.

Первый разговор в связи с этим завязывается у меня в вестибюле столовой. Там на стене развешаны красочные расписания всяких культурных и спортивных мероприятий, афиши кинофильмов, цветные фотографии бассейна, волейбольной и баскетбольной площадок. Над всем этим протянулся броский лозунг: «Единственная красота — здоровье!»

Возле этой стены за маленьким столиком сидит усталый и хмурый человек в белом халате. Это дежурный «службы внимания». Ему явно скучно. Почему-то никто внимания от него не требует. И я решаю нарушить его унылое одиночество.

Через пять минут Семен Гаврилович — так зовут хмурого человека в халате, — благодарный уже мне за внимание, жалуется, что на него теперь взвалили, кроме «внимания», еще и всю культурно-массовую работу. Ибо человек, который работал до него на этой должности, грубо говоря, проворовался. Однако скандал решили замять и ограничились тем, что выгнали этого паршивца Костю с работы. Кому хочется портить реноме своего учреждения, спрашивается? А украл Костя не более и не менее как две теннисных ракетки, заграничный футбольный мяч, аж три еще не надеванных шерстяных спортивных костюма и даже трубу из оркестра, правда старую. Семен Гаврилович перечисляет мне все это с абсолютной точностью, ибо сам лично подписывал соответствующий акт о списании всех этих предметов, как пришедших в негодность. Не подумайте — лично Семен Гаврилович безупречно честный человек и не позволит себе присвоить даже чужую копейку и государственную тоже. Но подписать такой акт… Он тяжело вздыхает.

— Попросило начальство. Ну, а если честно, то кому хочется портить отношения с начальством? И вообще. Что, мне больше всех надо, по-вашему? Но если подумать, то стыдно. Вот я вам и рассказываю.