Книга Лужок Черного Лебедя - Дэвид Митчелл

Песня «One In Ten» группы «UB-40» сотрясала костяк отеля «Эскалибур».

Луна растворяла мне веки.

Время обратилось в кисель.

* * *

— Уууу, гребаный дребаный Солт, мать его в бога душу!

Папа рухнул на ковер.

Я притворился, что все равно сплю, по двум причинам: 1) я еще не был готов его простить; 2) он врезался в стены и мебель, как пьяный в комедийном фильме, источая алкогольные пары, и если он будет ругать меня за то, что я пользовался его бритвой, то лучше подождать с этим до завтрашнего утра. Дин Дуран прав. Видеть своего папу пьяным — та еще радость.

Папа добрался до ванной, двигаясь словно в невесомости. Я слышал, как он расстегивает молнию. Он попытался тихо помочиться в унитаз.

Струя забарабанила по полу ванной.

Прошла струистая секунда, и загрохо-булькало уже в толчок.

Папа мочился целых сорок три секунды (мой рекорд — пятьдесят две).

Он отмотал километры туалетной бумаги, чтобы вытереть лужу.

Потом включил душ и залез под него.

Прошло где-то с минуту, и вдруг послышался треск раздираемой ткани, десяток раз «пинг»-нуло что-то пластмассовое, что-то грохнулось, и папин голос произнес: «В бога душу мать!»

Я незаметно приоткрыл глаза и чуть не заорал от испуга.

Дверь ванной распахнулась сама собой. Папа стоял в тюрбане из мыльной пены, размахивая оторванной штангой душевой занавески. Он был голый, в чем мать родила, но там, где у меня «желудь и мешочек», у него болтался толстый кусок каната. Прямо висел!

Волосы у него в паху густые, как борода бизона. (У меня там всего девять волосков!)

Более омерзительного зрелища я в жизни не видел.

* * *

Спать, слыша папины хрип-храпения и харко-булькания, невозможно. Неудивительно, что у родителей разные спальни. Шок от увиденного начал проходить. Очень постепенно. Неужели в один прекрасный день я проснусь и обнаружу у себя между ног такую штуку? Ужасно думать, что я получился из сперматозоида, который четырнадцать лет назад вылетел из этого.

Может, и я когда-нибудь стану чьим-нибудь папой? Тогда в моей «штуке» тоже прячутся будущие люди? У меня никогда в жизни еще не было эякуляций, если не считать тех раз, когда мне снилась Дон Мэдден. Где та девушка, которая носит в себе вторую половину моего будущего ребенка где-то в глубине сложных петель и завитков? Что она сейчас делает? Как ее зовут?

Слишком много мыслей сразу.

Наверно, у папы завтра утром будет похмелье.

Сегодня утром.

Каковы шансы, что мы на рассвете пойдем на пляж запускать змея?

Большой жирный ноль.

* * *

— Ветер с юга, — папа вынужден был кричать, — он дует из Нормандии, через Ла-Манш, прямо в эти утесы, и алле-оп, вот тебе восходящий поток! Для змеев — лучше не придумать!

— Отлично! — тоже закричал я в ответ.

— Дыши глубже! Полезно от сенной лихорадки! В морском воздухе полно озона!

Он захапал бечевку от змея, так что я взял еще один теплый пончик с вареньем.

— Подкрепление морального духа в войсках?

Я улыбнулся в ответ. Классно вставать на рассвете! Рыжий сеттер гонял призрачных собак по кромке волн, плюхающихся брюхом о берег. Навозные кучи сланца сползали с утесов, стоящих вдали, в направлении Чармута. Мутные облака, словно веки, прикрывали восход, но сегодня было в тыщу раз ветреней, чем вчера, и куда лучше для запуска змея.

Папа что-то прокричал.

— Что?

— Змей! Фон сливается с облаками! И все вместе выглядит, как будто один дракон там летает! Какого красавца ты выбрал! Смотри, я научился делать двойную петлю! — такой улыбки я никогда не видел у папы на фотографиях. — Он царит в небе!

Он подобрался поближе, чтобы не так кричать.

— Когда мне было столько лет, сколько тебе сейчас, мой папа возил меня на залив Моркам, это рядом с Грейндж-овер-Сэндз, и мы там запускали змеев. В те времена делали их сами… Бамбук, бумага, бечевка, а хвост из крышечек от молочных бутылок…

— Ты мне, — Висельник не пропустил «покажешь», — меня научишь когда-нибудь?

— Конечно. Эй! А ты умеешь посылать телеграмму со змеем?

— Нет.

— Ага! Ну-ка подержи его…

Папа отдал мне бечевку и достал ручку из кармана куртки. Потом вытащил золотую бумажку из сигаретной пачки. Ему было не на что опереться, так что я встал рядом с ним на одно колено, словно сквайр, которого посвящают в рыцарское звание, и он разложил бумагу у меня на спине.

— Так какое послание мы отправим в небеса?

— «Мама и Джулия, жалко, что вас тут нет».

— Как скажешь, — папа надавливал ручкой, так что я чувствовал каждую букву спиной прямо через одежду. — Ну, вставай.

Папа обернул золотую бумажку вокруг бечевки змея, как проволочку, которой закручивают пакетик с сэндвичами.

— Повибрируй бечевкой. Вот так. Вверх-вниз.

Телеграмма поехала вверх по бечевке, вопреки тяготению. Скоро она скрылась из виду. Но я знал, что послание попадет куда надо.

* * *

— Lytoceras fimbriatum.

Я заморгал, глядя на папу и не понимая, что это он такое сказал. Мы отошли в сторону, чтобы не мешать одышливому владельцу лавки окаменелостей выволакивать наружу рекламную стойку.

— Lytoceras fimbriatum, — папа кивнул на спиральную окаменелость, которую я держал в руках. — Это латинское название. Семейство аммонитов. Их легко отличить по близко посаженным ребрам, между которыми время от времени попадаются очень толстые…

— Верно! — я разглядел крохотную этикетку на полке: — Ly-to-ce-ras…

— Fimbriatum. Подумать только, я не ошибся.

— А откуда ты знаешь про окаменелости и латинские названия?

— Мой папа был охотником за камнями. Он позволял мне вносить в каталог его находки. Но только если я как следует выучу их названия. Я, конечно, все перезабыл, но у папы был огромный Lytoceras. Вот название и застряло у меня в памяти.

— Что такое «охотник за камнями»?

— Геолог-любитель. Каждые выходные он под тем или иным предлогом отправлялся на охоту за окаменелостями. У него был маленький геологический молоточек — по-моему, он у меня до сих пор где-то валяется. Некоторые образцы, которые он привез с Кипра и из Индии, сейчас хранятся в Ланкастерском музее. Были там, когда я последний раз проверял.

— А я и не знал, — окаменелость легла в мои подставленные ковшиком ладони. — Они редкие?

— Не особенно. Хотя этот неплохой.