Книга Темная сторона луны - Джон Диксон Карр

– Теория наследственности, – ответил доктор Фелл, – возникшая в результате экспериментов среди растений и живой природы, проведенных аббатом Грегором Менделем из Австрии в девятнадцатом веке. Его последователи, приложившие эту науку к человеческим существам, вывели закон Менделя. И закон Менделя, который не однажды и не дважды подвергали сомнению, но так никогда и не опровергли, устанавливает аксиому на все времена: у голубоглазых родителей не может появиться кареглазый ребенок! Если я что-то и невоспитанно прорычал, ощущая триумф, тому была весьма основательная причина. Это было уже что-то, что могло быть доказано.

– И это было доказано?

– Это, – продолжал доктор Фелл, копаясь в портфеле и вытаскивая оттуда несколько тонких машинописных листков, которые он положил на стол, – копия полного полицейского отчета. Жена Мэйнарда действительно умерла в Париже в тридцать девятом году, как он и говорил. Но ни в мэрии, ни в упомянутой выше американской церкви не было зарегистрировано рождение ребенка. «Дочь» была мифом – что и требовалось доказать.

Опуская еще не решенный в тот момент вопрос, кем же была Мэдж и как она вошла в его жизнь, давайте вернемся к ситуации в Мэйнард-Холле в начале этого месяца и к человеку, который наполовину обезумел от ревности. Она ускользала от Мэйнарда, она нашла кого-то еще! На случай, если вы сомневаетесь в глубине чувств, испытываемых им к девушке, которую он выдавал за свою дочь, – доктор Фелл снова нырнул в портфель, – у меня здесь есть пачка писем, подтверждающих состояние его ума.

Письма, все еще перевязанные широкой розовой лентой, он положил рядом с машинописным отчетом.

– Отправленные из Полчестера, Массачусетс, и датированные между сентябрем и Рождеством шестьдесят первого года, они были написаны Мэдж в Голиаф боготворившим ее пожилым человеком, который принял академическую должность, от которой впоследствии отказался, потому что хотел вернуться к ней. Нет необходимости смущать вас, читая отрывки; они полны поэзии страстной любви. Он забыл это опасное юридическое выражение: «Написанное слово остается». Мэдж тоже забыла об этом – она сохранила письма. Их нашел некто, кого мы называем шутником, некто, интуитивно подозревавший, что происходит между этими двумя одержимыми душами, некто, кто украл письма и намеренно оставил их в этой комнате, чтобы их обнаружила полиция.

– Да, шутник! – вскричала Камилла. – А кто этот шутник?

– Могу я умолять о вашем снисхождении еще на минуту?

– Хорошо…

– Письма, правда, были написаны четыре года назад. Но вряд ли можно сомневаться, что его чувства изменились, когда он планировал свою вечеринку в первую неделю мая. Мы можем пойти дальше – его чувства во сто крат возросли! Четыре года назад на горизонте не было никакого соперника. Теперь соперник появился. Он знал это, учитывая, как он квохтал над Мэдж, хотя так и не смог догадаться, кто это был. Она, в свою очередь, могла только изображать явное безразличие. Если мы вернемся назад с ретроспективной дрожью к той сцене под магнолиями в ночь воскресенья второго мая, станет очевидно, что прерванная вспышка Мэдж должна была закончиться словами: «Иногда мне кажется, что не стоит продолжать весь этот маскарад».

Он-то думал, что стоит! Маскарад должен был продолжаться вечно! И поэтому, решил он, кому-то придется умереть.

Алан выпрямился за партой:

– Он решил, что кому-то придется умереть? Вы хотите сказать?..

– Нет, Генри Мэйнард не совершил никакого преступления! Я сомневаюсь, чтобы он смог бы когда-нибудь воплотить в жизнь свой план. Но он был в таком душевном состоянии, что думал об убийстве и самым тщательным образом планировал его. Посмотрите сюда!

Нырнув еще раз в портфель, доктор Фелл взял два сложенных листка из записной книжки. Насколько Алан мог судить на расстоянии, они были испещрены цифрами и надписями, сделанными твердым, аккуратным почерком.

– Знаменитые «вычисления», – сказал доктор Фелл, возвращая бумаги обратно в портфель. – Записи, над которыми Мэйнард работал некоторое время. Те самые бумаги, которые он держал в таком секрете, о которых он солгал мне и которые, в конце концов, он спрятал в потайном ящике шератоновского бюро в своем кабинете. Детектив-констебль по фамилии Уэксфорд, главный эксперт капитана Эшкрофта по антикварной мебели, обнаружил потайной ящик и его содержимое в субботу. Вы только что видели это содержимое.

То, что Мэйнард разрабатывал, представляло собой полный чертеж, с размерами и спецификациями, для самого эффективного орудия убийства, с которым я только встречался. Нечто математическое, как и можно было ожидать от него; нечто в высшей степени практичное, чем мог бы воспользоваться любой человек с умеренными навыками определенного сорта. Это самое устройство, в руках настоящего убийцы, вернулось бумерангом, чтобы убить самого Генри Мэйнарда. Мэйнард никогда не чувствовал опасности, никогда не думал, как защититься от нее. Его схема должна была быть использована против…

Янси Бил, с выражением лица, близким к коллапсу, все еще стоял рядом с маленьким пианино. Пока доктор Фелл говорил, Янси сделал один неверный шаг вперед.

– Да? – подсказал он. – Я думал, что смогу выслушать все, что вы скажете против Мэдж. Теперь я не так в этом уверен. Но что все это значит? Про Мэйнарда как потенциального убийцу? Кто должен был стать его жертвой?

– Как планировалось с самого начала, насколько я понимаю, жертвой должны были стать либо Рип Хиллборо, либо вы сами. Вы не забыли рассуждения мистера Хиллборо на эту самую тему?

– Нет, но…

– Серьезно он говорил это или нет, но он до опасного близко подошел к истине, когда сказал, что вам обоим следует поостеречься. Мэдж, вы помните, немедленно загорелась и стала спрашивать, что мог бы ее «отец» иметь против любого из вас. Вы не смогли ответить тогда на этот вопрос. Теперь вы можете на него ответить?

– Да, но…

– Подумайте! Вы и мистер Хиллборо были двумя признанными соискателями руки Мэдж. Вы оба молоды, оба хорошо выглядите, он ненавидел вас обоих! Хотя, казалось, Мэдж не отдавала предпочтения ни одному из вас, разве это не могло быть ширмой, чтобы скрыть свою страсть к тому или другому? Такая мысль непременно должна была прийти к Мэйнарду. В самом деле, когда мы сами посмотрим на настоящего убийцу…

– Полегче, Великий Гоблин! Давайте-ка полегче! Вы что, хотите сказать, что убийцей может быть либо Рип, либо я?

– Одну минуту, сэр. Мы смотрим на это не нашим собственным взглядом, мы смотрим на все глазами Генри Мэйнарда, человека далеко не первой молодости, мучимого жгучей ревностью. Если вы сами когда-либо испытывали чувство ревности…

– Если я испытывал чувство ревности, бога ради!

– И все же, в глубине души, планировал ли когда-либо Мэйнард убийство по-настоящему? Здесь я попадаю в область догадок. Он любил побаловаться с планами и цифрами; жестокая реальность – совершенно другое дело. Ибо что же произошло? Знаменитый воскресный вечер под магнолиями, гости, приезжающие на следующий день, Мэдж в объятиях – кого же? Вы, мистер Бил, сказали, что это были вы. Он сомневался в этом, у него имелись причины сомневаться. Но если не вы, то кто же? Он не знал, он не мог догадаться. Алан Грэнтам и я можем засвидетельствовать, что это неведение сводило его с ума.