Книга Шаги в глубину - Сергей Цикавый

И это был первый случай, когда я, еще не помня мамы, услышала лейтмотив своей жизни.

«Ты самая лучшая, доченька».

Он варьировался, он плавал, набирал обертонов, он играл и кружился: «Ты умничка, доченька». Лейтмотив настырно долбился мне в затылок басами: «Ты так стараешься, доченька». А еще менялась мамина рука. Она поначалу была твердой и уверенной, ласковой, но чем сильнее расширялся мой мир, чем больше было воспоминаний, тем меньше мне нравились прикосновения. В них появилась дрожь, ладонь часто была покрыта липким потом, и я гадливо съеживалась под взглядом, в котором горела лихорадка.

— Когда ей поставили диагноз?

— Мне было четырнадцать.

Я нахмурилась. Что-то болело там, в эти четырнадцать лет. Планеты выгорали по всему космосу, мы вяло воевали с баронианцами в пятый раз, до этих шерстистых все не доходило, кто такие люди, и мы им объясняли.

Новости пестрели пожарами и орбитальными бомбардировками. Там было много ненависти — и бормотание, мельтешение телевизора не умолкало ни на секунду. Я — подстароста первого курса космоходки, ходила по опустевшей квартире, я смотрела на свою мечту и сосала, как леденец, сладкую мысль: мне больше не надо быть лучшей.

Больно. Черт, как больно.

Что-то там было страшное, в эти четырнадцать лет.

— Почему ты молчишь?

Возраст. Может, парень? Нет, я никогда не маялась такой дурью: я ведь лучшая. Все свои странные желания я сгоняла гимнастикой и зубрежкой. Мир парней пришел позже, после наблюдений за сверстницами, которым повезло — или не повезло — с матерями.

Может, по учебе что-то? Да, могло быть. Я впервые сорвалась, когда пришлось пожертвовать экипажем в задаче по уклонению.

Нет, нет. Что-то другое. Очень другое.

— Хорошо, Алекса. Пока остановимся здесь. Какой твой самый страшный кошмар?

Я вспомнила Джахизу и улыбнулась. Черт, я улыбнулась. Гори в аду, староста Фокс, но ты даже близко не подходишь к тому, что я видела раньше.

— Я стояла в очереди на принудительное донорство.

— Что?

— Да.

В непроглядном мраке комнаты голос Марии казался еще более удивленным, чем должен был. А я вспоминала ту феерию ужаса, которая ожила в моем сне — во сне шестнадцатилетней девушки.

— Хочешь сказать, что тебя разрезали на органы?

— Нет, Мария. Я просто потеряла гражданство и стояла в очереди. Передо мной было человек пятьсот, назад я не оборачивалась. Я просто там стояла.

Бесконечная цепочка медленно втягивалась под флаг Империи Мономифа, который сиял так ярко, что, казалось, он сам по себе вырезал глаза. Я стояла, и мне было так жутко, так невыносимо, что я проснулась, едва человек впереди — четыреста девяносто девятый, допустим, — сделал шаг вперед и стал четыреста девяносто восьмым.

К счастью, соседка по комнате тогда заметила, что я проснулась с остановившимся сердцем.

— Хорошо. Пока хватит.

Мария зажгла свет, и я невольно зашипела: лампа на миг показалась мне тем самым флагом. Карпцова коснулась пальцами моих висков и сняла липучки с проводами.

— Предварительно: ты закрыла в себе что-то очень сложное, — докторша икнула, возясь у меня за спиной. — Ты боишься перестать быть собой, у тебя непростые отношения с матерью, но это не главное. Главное — это то самое закрытое воспоминание. Я проанализирую данные — и продолжим. Завтра, например.

Она меня раскусила, подумала я. Так легко.

— Ну и чисто по-человечески…

Я встала с кровати и обернулась. Карпцова достала бутылку ликера и с задумчивым выражением налила себе половину бокала. «Спивается она, что ли?»

— Чисто по-человечески, Алекса, я не могу понять, почему таких берут в инквизицию.

* * *

Мне холодно. Слышите? Мне холодно.

Я чувствую себя все хуже, и мои ощущения уже не имеют ничего общего с миром живых. Кажется, я спала даже — впрочем, тут мне не стоит ни за что ручаться. Например, Дональд вроде сказал, что хочет обо мне с кем-то поговорить.

Классно этому кому-то, потому что говорить со мной обормот упорно не хочет.

Я пыталась узнать, связался ли он с Рыжим Торговцем, но Дональд обошел меня прямо посреди коридора, а я осталась там с мыслью, что меня только что избили. «И это после всего, что я сделала! Я — я! — вытащила твою задницу из-под «Тени»! Я выиграла для тебя работу у Яуллиса! Я лучший пилот, я лучшая на этом корабле!»

«Ты самая лучшая, доченька».

Я вскочила, одним взмахом раскрытой ладони порвала силиконовую подушку и воткнула кулаки себе в лицо. Что ж ты, такая лучшая, ему это все не сказала? Что ж ты его с ног не сбила и не отхлестала по морде — какая ты лучшая, какой ты молодец, и как ты его хочешь, а он, сука такая, тобой брезгует?

Адреналин морозными сверлами вгрызался в тело, и мне хотелось действовать.

Что угодно делать — просто действовать.

Встать. К обормоту? Нет. Не хочу видеть отвращения. Впрочем…

Дверь в каюту Дюпона я с первого раза открыть не смогла. Просто подзабыла команду — а капитанские полномочия, как ни странно, Дональд мне оставил. «Ну еще бы, — улыбнулась я. —Вдруг снова потребуется всех спасать, и будет внезапно все равно, что там у спасителя в голове».

— Эй, — позвала я. — Подъем.

Дюпон подскочил и сел в кровати, подслеповато шаря взглядом по затемненному помещению.

— Свет, — коротко распорядился он, но разгореться ничего не успело.

— Погасить.

— Что… Что тебе нужно?

«Тупица», — подумала я.

— Подсказываю. Весь — можешь не вставать.

* * *

Я, шатаясь, шла по коридору.

Он меня выпотрошил. Я даже не знаю, как это объяснить себе, даже не знаю, как это понять. В какой-то миг удовольствие стало болью, а потом меня вывернуло наизнанку. Алый взгляд стал водоворотом — и я ушла туда, выдернутая из самой гущи ощущений. Я уходила — еще не остывшая, горячая, получившая немного простейшего тепла.

Я снова шла на дежурства, снова видела первый корабль, вернувшийся из зазеркалья, меня били на тренировках, я стирала строчки своих писем, меня неуверенно обнимал мой первый парень.

Глаза были повсюду — они ножами взрезали меня, вытаскивая секундные мысли.

Дюпон шел рядом со мной, а его глаза кружили вокруг.

— Ты получила свое от меня, а я от тебя — свое.

Олег остановился. Перед ним сидела маленькая девочка — совсем кроха, в персиковом платьице и с копной непослушных рыжих волос.

— Эй! — сказал Олег. — Привет.