Книга База 211 - Алла Дымовская

А его Волк, он никого не убивал. Никогда. Мальчик даже приемам рукопашного боя учился на манекенах. Дескать, не может избивать своих же немцев. Силища у него на поверку не многим меньше, чем у Марвитца была. И Волк ее стеснялся. Он вообще-то мало о чем догадывался. Идея Великой Германии его не занимала, а Лео и не настаивал. Конечно, ничего малыш толком не ведал о концентрационных лагерях разных категорий, кроме слухов, да и слухи те гауптштурмфюрер опровергал, мол, все выдумки. Хотя ему ли было не знать? Именно в этих лагерях тренировал он Лис, единственного оборотня из всех, для которого охота и убийство были профессией и настоящим образом жизни. Ведь не считать же ремеслом кровожадную месть Марвитца заблудившимся браконьерам и смотрителям-егерям, он ненавидел их люто и оттого иногда с большой голодухи ужинал зазевавшимся лесником.

Когда-то, еще в далеком Берлине и в давние годы сумасшедший Карл Вилигут обвинил молодого оберштурмфюрера Лео Ховена в излишнем пристрастии к ницшеанству. Будто бы зазорно это поперек старшинства изображать из себя сверхчеловеческую личность, твердокаменного тевтонца выше всех земных реалий. Лео спорить тогда с покровителем не стал, а сделался нарочно тише и скромней, хотя откровенно презирал Карла. Ничего общего его собственное мировоззрение не имело со взглядами и моральными основаниями покойного старины Фрица. Прежде всего Лео Ховен верил в Бога. Парадоксально, но это так. И всегда так было. Только бог у каждого человека свой. Мистическое, безграничное и невыразимое манило его. Пускай порядок бытия сильнее, зато хаос – важней. Из него, как из протоматерии, вырастает все сущее. И сущее это вынуждено вечно побеждать абсурд, не имея даже надежды на окончательное торжество. Воля собирает и создает, разум распределяет созданное, и весь процесс протекает с усилиями неимоверными, а зачастую бесплодными. Только вот хаос ничего не создает и не созидает, он лишь существует без затрат, и это его ВСЕ, и этого ВСЕГО вполне достаточно. Оттого он не владыка мира, а пойманный раб, ежесекундно мечтающий о побеге. И этого-то раба именуют злом, как любую природу абсурда, которую не удается до конца подчинить. Он, Лео Ховен, всего лишь принял сторону порядка, мечтающего обратиться в первородное состояние. А жить во зле вместо блага всегда хлопотнее, именно потому, что слишком много вокруг добровольцев вроде высокомудрого лейтенанта Керши, и все они мечтают если не переделать тебя по своему подобию, то отгородить от мира глухим забором или на крайний случай уничтожить. Но выйдет у них пшик из пустого котла, потому что за Лео первозданное и никак не именуемое нечто, сама вечность тьмы, из которой проистекает любое начало. Потому он не боится смерти, как не страшится убивать других. Ведь что есть смерть по существу? Всего лишь возвращение домой, к истокам хаоса, откуда движение к еще большему Ничто просто невозможно. Но вот же он страдает из-за Волка. Непонятно. И не нужно. Хотя очень, очень больно. Его цельность оказалась вдруг нарушенной поневоле, и Великий Лео, сидя теперь на неудобном, жестком табурете посреди бумажных развалов, внезапно понял, что гауптштурмфюреров Ховенов стало отныне двое. И расщепленность эта, непослушная кнуту его выбора, терзала душу.

Тут он наконец услышал стук извне и долго не мог сообразить, что, собственно, стук этот означает. Однако пришлось встать и открыть. Лейтенант Керши уже уходил, Лео окликнул его со спины, остановил. Спросил, какого черта нужно? Керши объяснил.

– Да ради бога! Два, четырнадцать, семь, восемнадцать. В таком порядке и набирайте, – припомнил наизусть гауптштурмфюрер. – Ставьте ваши сани.

– Вам самому ничего не надо? – к великому удивлению Лео поинтересовался у него лейтенант. Даже без привычно острой враждебности. Неужто он, Лео Ховен, выглядит столь жалко и плохо?

– Ничего не надо. Хотя постойте! Когда закончите с санями, пришлите кого-нибудь. Пусть вынесут эту ерунду, – Лео небрежно пнул ящики с документами и картотекой. – У кого остался табак, можно пустить бумагу на самокрутки. Или для клозетных дел.

– Что с вами, Ховен? – В голосе Керши было неподдельное сочувствие. – Отдаете ваш скипетр и вашу корону? А если с вас спросят?

Вот же зараза! Это он из-за Волка. Еще не хватало, чтобы ублюдочный британский сосунок принялся его жалеть и опекать! Никчемный изобретателишка ненужных уродцев. Лучше бы придумал, как изловить пришельцев-оборотней. Так нет же, только о чертовой «драконьей норе» и мечтает. Но ругаться вслух Лео не стал, ответил спокойно:

– Никто не спросит. Оттого, что не у кого будет спрашивать. – И, ясно увидев на побледневшем лице Керши тень испуганного непонимания, продолжил: – У меня есть определенно предчувствие. Не выбраться нам из здешних пещер живыми. А кому повезет, так неизвестно, что лучше.

Лейтенант отпрянул от него, будто от гремучей полупришибленной змеи, пробормотал что-то невнятное, вроде извинения, а может, Лео только показалось.

– Вот что, герр комендант! Да-да, теперь официально назначаю вас на эту должность. Заканчивайте кроличью возню с перинами, через полчаса соберите людей в единое место. Заодно позаботьтесь об ужине. – И Ховен с нарочитым шумом захлопнул дверь перед самым носом обескураженного до стыдливого румянца лейтенанта.

Сэм уходил прочь в тревожном недоумении. Как будто уносил за пазухой неудобный и горячий кирпич. Дело было даже не в разительной перемене в самой личности гауптштурмфюрера. Куда и как может прогрессивно эволюционировать доисторический ящер? Только к новой породы крокодилу. Поэтому не стоило излишне обольщаться на счет Великого Лео. Но вот последние его слова, сказанные на прощание, разбередили и вызвали к жизни нехорошие воспоминания. На войне так случалось, гораздо чаще, чем принято думать и изображать в прянично-крендельных репортажах. Предчувствия, особенно в периоды затишья перед большой дракой, всегда сбывались роковым образом. Не все были им подвластны, и не каждого эти вороньи пророчества посещали. Но к ним не то что прислушивались, а с уверенностью можно было сказать наперед – что накаркано, то и свершится. Кто видел свою гибель, тот падал от шальной пули, даже когда никто ни в кого не стрелял. Кто угадывал гибель друга, обязательно при ней и присутствовал. Поэтому вещие предсказания гауптштурмфюрера Сэм не мог пропустить равнодушно мимо ушей. С одной стороны, жалко, конечно, и себя и все их крошечное, отважное сообщество. С другой – только бы успеть ему вызнать о «драконьей норе», а там и помирать можно с полным удовлетворением. Все доступные чудеса, какие есть на свете, будут тогда ему открыты, чего же больше ждать? Еще Сэм успел пожалеть об оставленной наверху базе. Лучше бы на открытом воздухе, чем словно кроту в подземной ловушке. Неуютно ему было в бункерах пещеры, как если бы он сделался вдруг дичью, загнанной варваром-охотником в капкан. Но надо думать и о других. Защищать базу снаружи беспримерно сложней, чем в неприступном и укрытом надежно месте. Однако надежно ли? Тут Сэм припомнил поручение гауптштурмфюрера, поспешил отдать нужные команды. Если Великий Лео потребовал общий сбор, значит, неспроста высиживал в своей каморке. Значит, пришла ему на ум некая спасительная мысль. Не такой он человек, если к Великому Лео вообще применимо это слово, чтобы позволить затравить себя, будто бессловесную крысу.