Книга Скинхед - Наталья Нечаева

— Вы нас выгоняете? — Валюта все еще никак не могла понять, что же от нее хотят и что вообще происходит. В голове мутно бухало, в глазах странно двоилось. — А Алик? Как же мы без него?

— Вспомнила про Алика! Ха! А когда передок черномазому подставляла, тоже помнила? — Алла Юрьевна вдруг приблизила к ней лицо и прошипела: — Ну, сама догадалась или подсказал кто?

— Про что?

— Про то, что у Алика детей быть не может!

— Как это? А Ванечка? Вот же он…

— Ну, ты… — свекровь даже слов подходящих от возмущения не нашла, — шлюха подзаборная! — Поднялась, вскинула подбородок, картинно открыла дверь и сказала голосом театральным, как актриса на сцене: — Даю на сборы сорок восемь часов. О билете можешь не беспокоиться. Постарайся не прихватить с собой ничего из наших вещей. Сумки я проверю лично.

— Куда ты ее? — поинтересовался из кабинета Владимир Аркадьевич.

— Домой, к мамане. Вырастила проститутку, пусть теперь внучат воспитывает. Она ей много в подоле принести сможет. Девка-то кровь с молоком. Знай рожай!

— Лалочка, ее нельзя в деревню… — Свекор вышел в гостиную. — Ее ж там надоумят в суд подать, на алименты. А то еще и Алику в институт кляузу пришлют. Начнет квартиру делить. Лимита, сама знаешь, не перед чем не останавливается, чтоб жилье в Ленинграде заполучить. Ее далеко отпускать нельзя. Такую ушлую лучше под присмотром держать.

— Да? — Алла Юрьевна задумчиво оглядела Валюту с головы до ног. — Пожалуй, ты прав. И как быть? На улицу не выгонишь, тут тоже не оставишь…

— Лала, а может, ее в комнату Марфы Ивановны, а? Все равно пустая стоит.

Валюша слушала этот диалог совершенно отстраненно. Мало ли о чем говорят родители мужа? К тому же Ванечка завозился в кроватке, наверное, мокрый, надо перепеленать, да и стирки целый таз… Обязательный чай со сгущенкой на ночь, чтоб молока было больше.

В голове тупо варилась какая-то вязкая каша, из которой не получалось вычленить ни единой здравой мысли. Смертельно, до слез, хотелось одного: чтоб рядом оказался Алик. Или мама. Или бабуся. Хоть кто-нибудь близкий. Чтоб погладил по темечку, прижал к себе и побаюкал, успокаивая, как она только что Ванечку.

Ночью ей привиделся кошмар: будто она, совершенно обездвиженная, как бы парализованная, лежит на острых камнях, а на нее, как танк, надвигается огромная черная лохматая гусеница. Жуткий монстр молча разевает свой страшный громадный рот, совершенно однозначно собираясь засосать в него беспомощную Валюшу. Вот чудище подползает совсем близко, обвивает ее кольцом своего мерзкого тела, поднимает голову, словно кобра, нависает над девушкой. Слышно, как горячо и ритмично оно дышит, будто внутри колотится мощный моторчик, и все сочленения рептилии содрогаются в конвульсиях, предвкушая сытный обед. Валюша пытается увернуться, вырваться из смертельных объятий, но из всего тела способна к движению лишь голова, и та — вправо-влево, только куда ни повернешься, повсюду этот разверстый волосатый рот, исторгающий то ли всхлип, то ли стон, то ли рык.

— Алик, — жалобно зовет Валюша, — Алик… Вместо мужа появляется кто-то другой. Незнакомый и жуткий. Валюша не видит лица, но чувствует, что этот кто-то во сто крат страшнее и опаснее гусеницы. В руке у него — здоровенный камень, целая гора. Он, почти не размахиваясь, опускает его острым концом на гусеницу, перерубая пульсирующую тушу пополам. Мерзкий громадный червяк распадается на две части, гнусно шевелящиеся, опасные. Теперь вместо одной головы на Валюту поднимаются две, и два кровавых жадных рта, которые образовались на месте переруба, тянутся к беспомощной девушке.

— Смотри! — говорит кто-то. — Вот так надо!

Гусеница вдруг начинает стремительно уменьшаться, будто одновременно сдувается и скукоживается. Вот она размером с Валюшу, вот — с ее руку, а вот уже совсем маленькая, как Ванечкин мизинец.

Страшный спаситель подбирает с земли две шевелящиеся части волосатого черного жалкого червяка и одним движением пришлепывает их себе на лоб.

Зачем? — не понимает Валюша. И вдруг видит, что жуткая гусеница стала просто бровью. Густой, черной, лохматой. А там, где ровно посередине ее перерубили пополам, образовалась круглая красная родинка.

— Фу… — вскочила на постели Валюша. — Приснится же такое!

И тут же все вспомнила. До мелочей. До ощущения раскаленной каменной болванки в собственном теле, до уксусного привкуса рвоты во рту.

И все поняла.

К утру, когда Алла Юрьевна и Владимир Аркадьевич поднялись, чтоб собираться на работу, Валюта была полностью готова. В свой старенький чемоданчик она сложила вещички и те пеленки, что покупала сама еще до родов. В полиэтиленовый пакет, отдельно, не зная, что имеет право забрать, а что нет, собрала Ванечкины бутылочки, соски, ползунки и распашонки.

Бездумно присела на жесткий чемоданный угол, будто и позволить себе посидеть на диване или стуле — чужом — уже не могла.

Загукал, проснувшись, Ванечка, заерзал в кроватке, требуя завтрак. Валюта взяла сынишку, приложила к груди. Малыш удивленно зачмокал, потом больно укусил Валюшу за сосок, снова зачмокал и вдруг громко и басовито закричал.

— Никакого покоя! — послышался голос свекрови. — Хоть бы за щенком своим следила. Дрыхнет небось мать-героиня!

— Зайди скажи, чтоб к обеду была готова, — пробасил раздраженный свекор. — Машину пришлю, водитель отвезет.

— В тринадцать часов будь любезна на выход с вещами, — открыла без стука дверь свекровь. — Поедешь на новое место жительства. — Увидела сидящую на чемоданчике невестку, сморщилась, взглянув на заходящегося от крика Ванечку, и удалилась.

— Кушай, кушай, милый, — уговаривала Валюша сынишку, перекладывая от левой груди к правой.

Малыш не успокаивался.

— Да что с тобой? — вместе с ним заплакала Валюша. Вытащила из жадных детских ручонок грудь, которую те требовательно дергали, и удивилась ее неожиданной легкости. Вторая грудь оказалась такой же пустой. Ни в одной, ни в другой молока не оказалось ни капли.

В тот же день их с Ванечкой перевезли в семиметровую комнатку огромной коммуналки на последнем, шестом, этаже мрачного дома на улице Моисеенко. В комнатке, пыльной, затхлой, с немытым сто лет, запаутиненным пылью окном, стояли древняя, как в доме у бабуси, железная кровать с шишечками, фанерный двустворчатый шкаф и белый, в жирных подтеках, кухонный стол-тумба.

Молчаливый водитель сгрузил прямо на кровать — больше некуда — Валюшины пожитки и, нехорошо ухмыльнувшись, сказал:

— После корниловских хором не жмет? Радуйся, что вообще на улицу не выкинули! Некоторые и за такую жилплощадь годами корячатся.

Часа через два он же привез ей разобранную, перевязанную шпагатом Ванечкину кроватку, гладильную доску и остатки детского белья.

«Чтоб ничего о нас не напоминало», — поняла Валюша.

— А это велено передать месячное довольствие, — протянул водитель желтоватый конверт. — Буду привозить пятнадцатого числа. На большее рот не разевай. Все равно не получишь.