Книга Безумие - Дмитрий Кончаловский

Остальные в обход. С двух сторон.

Те, которые вперед пошли, действовали просто. Мы за ними ползли. Снимали. Это важно было.

Отстреливался каждый дом или почти каждый. В окно — гранату, потом другую. Потом сбоку от оконного проема — очереди через окно внутрь.

Напротив, у противоположного дома, — та же схема.

Третья группа держит середину улицы. Прикрывает тех, кто у домов. Хотя сами на открытом пространстве.

Потом по двое-трое через дверь и окна — в дом.

Там еще раз полить все перед собой. В подвал — гранату. Этого мы не видели — слышали. Затем — второй этаж.

И к следующей паре домов.

Вторая волна делает то же самое. Это уже для верности.

Тех, кто пытается уйти из селения, принимают группы обхода.

Вот, собственно говоря, и все.

Победа.

Над бывшим райкомом — триколор (откуда взялся?).

Зачистка не потребовалась. Если вы думаете, что всех убили, — это не так. Так не бывает. Были пленные. Несколько десятков. Их уложили на площади лицом вниз. Вплоть до дальнейших распоряжений. Мирные жители? В таких случаях каждый мужчина — либо труп, либо пленный. Если повезло оказаться пленным, потом будут разбираться — мирный или не мирный. Но не здесь и не сейчас. Если повезет еще раз, разберутся и решат, что мирный. Если решат, что боевик… это тема для другой книги. И не художественной. Это вообще интересная тема — куда делись все те сотни пленных, которых нам показывали по телевизору и которых мы сами показывали по телевизору. Впрочем, как минимум в двух случаях, «зверь» и китаец, ответ уже есть.

Женщины и дети? Сразу отвечаю — да. А может быть по-другому, когда каждый кирпич стреляет?

Были и раненые женщины и дети — им оказывали помощь. Первую.

Были целые и невредимые, что удивительно. Они испуганно жались по стенам. Из домов их выгнали. Если я скажу, что добрые российские солдаты с ними сюсюкались, гладили по голове и угощали конфетами, — совру. После таких дел солдаты добрыми не бывают. Ни российские, ни французские, никакие. Женщин и детей просто не трогали.

А мы работали. Работы было много.

Потом прилетели вертушки. Привезли боеприпасы, продукты и дрова. Опять дрова! Забрали раненых и убитых — своих.

Потом прилетели еще. С солдатами и подтянутыми офицерами. Забрали пленных.

Потом — третьи. Забрали раненых чеченских женщин и детей.

И, наконец, четвертые. С подкреплением.

Потом мы обедали. И еще работали.

А потом наступила ночь.

Посидели с Палычем и Костей у костра. Выпили из фляги. Закусили. Покурили. Попытались обсудить события прошедшего дня. Получилось вяло. Сил не было.

— Ладно, мужики, — говорю, — давайте спать.

— Давайте.

Я встрепенулся.

— А где спать-то? Народу тьма. Уже все дома, наверное, заняты.

— Не, — сказал Палыч, — наши бойцы хату вон ту заняли. Рядовой и сержантский состав на первом этаже, а командный, то есть мы с вами, на втором. Там, парни говорили, тепло, сухо и сено есть. На сене хорошо, как у нас в деревне.

Поплелись к «хате». На первом этаже — не пройти — вповалку. Храп и скрежет зубовный — каждому второму бой снится.

Лезем по лесенке. Я первый. Комнатушка просторная. Сено, действительно. Сеновал тут у них, что ли? Свечу фонарем по углам — место выбираю.

Тень метнулась! Я рефлекторно: «Лежать, руки за голову!» За спиной характерный звук — ремень об железо — это Палыч с Костей автоматы вскинули. Свечу — фигура — не мужик. Другой рукой за спину — по автоматам хлопаю — опустите, мол. Подхожу ближе — девчонка. В угол вжалась, дрожит. Волосы светлые. Странно, разве здесь такие бывают? Кто их разберет?

— Ты кто?

Молчит, дрожит.

Сел перед ней на корточки. Фонарь отвел чуть в сторону.

— Слышь, ты не бойся, мы тебя не тронем.

Молчит, зуб на зуб не попадает. Шок, наверное.

Машу мужикам рукой — не подходите. А хорошенькая. Только усталая, даже изможденная. И голодная. А волосы правда светлые. И нездешняя какая-то. Точно.

— Слышь, ты кто? Мы тебя не тронем.

— Я… Настя.

— Настя???

Подскочил Палыч, снял бушлат, укрыл ее, повернулся, голос дрожит:

— Костян, давай вниз, разбуди кого-нибудь, пожрать достань.

Костя метнулся вниз.

— Слышь, дочка, все хорошо, все кончилось, мы свои, — он гладил ее по голове.

Влетел Костя, в руках сухпаек, пластиковая бутыль с водой, кружка.

Палыч кормил ее, как ребенка, плеснул в кружку спирта, разбавил водой, поднес. Она замотала головой.

— Надо, дочка, обязательно надо. Ты одним духом выпей — сразу полегчает.

Она выпила, закашлялась. Палыч плеснул в кружку воды, дал запить, протянул галету.

Порозовела. Я взял Палыча за локоть, потянул на себя, он передвинулся ближе ко мне. Свету прибавилось. Я не оборачивался. Это Муха накамерник включил — снимает. Я начал:

— Настя, ты откуда?

— Из Грозного.

— Из Грозного? А сюда как попала?

Она молчала. Потом сказала:

— Дайте сигарету.

Только тут я заметил, что она далеко не подросток. Лет 19, может, немного больше. Просто худая очень.

Она закурила. Слегка закашлялась. Потом затянулась с удовольствием.

— Так как ты сюда попала?

— Сюда? Какая разница?

— Но… — а что можно было ответить, кроме какой-нибудь глупости, что я и сделал, — ведь сюда из Грозного просто так не попадают?

— А я не из Грозного сюда попала…

— … А как же?

— Я в Грозном с 94-го не была.

— А что же ты делала все эти годы?

— Что делала?

Она обвела нас взглядом. Я понял — слишком много мужиков, да еще с оружием. Убрал руку за спину, помахал ладонью — идите, погуляйте.

— Гхм, — Палыч откашлялся, — Костя, пойдем посты проверим.

Ничего умнее не мог сказать. Ну, и на том спасибо. Они деликатно удалились.

— Настя, давай еще, — я налил в кружку спирта, разбавил водой. Она колебалась.

— Я тоже с тобой выпью, — взял флягу, — давай чокнемся. — Выпили, она опять закашлялась. Налил ей воды.

— Хочешь еще сигарету?

— Давайте.

Я боялся, что ее будет смущать Муха, но она его или не замечала, или он был для нее… кентавр?