Книга Голгофа XX века. Том 1 - Борис Сопельняк

Вопросы, на которые нет ответа

Известие о расстреле подлой террористки, покушавшейся на вождя революции, прогрессивным пролетариатом и трудовым крестьянством было встречено с большим энтузиазмом. А вот старые революционеры и бывшие политкаторжане увидели в этом акте нарушение высочайших принципов, ради которых они гнили в казематах, а то и шли на эшафот. Наиболее ярко эти настроения выразила Мария Спиридонова, написавшая Ленину открытое письмо.

«И неужели, неужели Вы, Владимир Ильич, с Вашим огромным умом и личной безэгоистичностью и добротой, не могли догадаться не убивать Каплан. Как это было бы не только красиво и благородно и не по царскому шаблону, как это было бы нужно нашей революции в это время нашей всеобщей оголтелости, остервенения, когда раздается только щелканье зубами, вой боли, злобы или страха и… ни одного звука, ни одного аккорда любви».

А что же Ленин, как реагировал на расстрел покушавшейся на него террористки он? По свидетельству хорошо знавшей семью вождя Анжелики Балабановой в кремлевской квартире Ленина царило неподдельное смятение. «Когда мы говорили о Доре Каплан, — пишет она, — молодой женщине, которая стреляла в него и которая была расстреляна, Крупская была очень расстроена. Я могла видеть, что она глубоко потрясена мыслью о революционерах, осужденных на смерть революционной властью. Позже, когда мы были одни, она горько плакала, когда говорила об этом. Сам Ленин не хотел преувеличивать эпизод. У меня сложилось впечатление, что он был особенно потрясен казнью Доры Каплан».

Вот так-то, Ленин потрясен, но ничего сделать для спасения Доры не может. Крупская плачет, но тоже абсолютно бессильна. Так кто же тогда вождь, кто решает судьбы страны и живущих в ней людей? Это имя хорошо известно, но я его назову чуть позже. А пока — об антиленинском заговоре, созревшем к концу лета 1918 года. Положение большевиков в это время было критическим: численность партии уменьшилась, один за другим вспыхивали крестьянские мятежи, почти непрерывно бастовали рабочие. А если принять во внимание еще и жестокие поражения на фронтах, то всем здравомыслящим людям стало ясно: дни пребывания у власти сторонников Ленина сочтены.

Подлили масла в огонь и выборы в местные Советы — большевики их вчистую проиграли, набрав всего лишь около сорока пяти процентов голосов. Кремлевские небожители запаниковали! Именно в эти дни Лев Троцкий встретился с германским послом Мирбахом и заявил ему с коммунистической прямотой: «Собственно, мы уже мертвы, но еще нет никого, кто мог бы нас похоронить».

А желающих это сделать было много, очень много! Причем все потенциальные заговорщики непременным условием прихода к власти считали физическое устранение Ленина. Один из таких планов разработал эсэровский депутат от Ставрополя Онипко, другой — бывший летчик Хризосколес-де-Платан. Но эти заговоры — детская забава по сравнению с тем, что затеяло ближайшее окружение Ленина. Первым звонком было категорическое несогласие Урицкого, Дзержинского и Бухарина с заключением Брестского мира на германских условиях. Дошло до того, что в июле 1918-го Дзержинский подал в отставку с поста председателя ВЧК. Несколько позже, когда его уговорили вернуться, Дзержинский вместе со Сталиным выступил против ленинской позиции в вопросе о Грузии.

Иначе говоря, авторитет Ленина стремительно падал. Скорее всего, Ильич понимал, чем это пахнет. Не случайно именно в эти дни у него состоялся весьма знаменательный разговор с Троцким. Вот что пишет Троцкий об этом в своих воспоминаниях.

«А что, — спросил меня совершенно неожиданно Владимир Ильич, — если нас с вами белогвардейцы убьют, смогут Свердлов с Бухариным справиться?

— Авось не убьют, — ответил я, смеясь.

— А черт их знает, — сказал Ленин и сам рассмеялся».

Если заменить слово «белогвардейцы», которым до Кремля, конечно же, было не добраться, на любое другое, то тревогу Ленина можно понятьон или чувствовал, или знал, что назревают трагические события.

Это подтверждают и сотрудники германского посольства в Москве В августе 1918-го они сообщали в Берлин, что руководство Советской России переводит в швейцарские банки «значительные денежные средства», что обитатели Кремля просят заграничные паспорта, что «воздух Москвы пропитан покушением как никогда».

Первым пал Моисей Володарский (настоящая фамилия Гольдштейн). Его убил эсэр Сергеев, которого так и не нашли. Затем — Моисей Урицкий, в которого стрелял эсэр Канегиссер. А потом дошел черед и до Ильича.

Но тут в четко продуманном сценарии появились сбои. Во-первых, Каплан категорически отрицала принадлежность к какой бы то ни было партии, и то, что в расстрельном списке ее назвали правой эсэркой, это чистой воды подтасовка, а проще говоря, ложь. Во-вторых, и это самое главное, Ленин остался жив. Больше того, ранение оказалось таким пустячным, что когда Гиль привез его в Кремль, Ильич самостоятельно поднялся по крутой лестнице на третий этаж, а 1 сентября врачи признали его состояние удовлетворительным. Так что «почетный уход из жизни смертью Марата», как это было задумано, отодвигался на неопределенное время.

А теперь сопоставим кое-какие факты… Кто подписал первое воззвание ВЦИК о покушении на Ленина и до выяснения каких бы то ни было фактов указал адрес, по которому надо искать организаторов покушения, то есть правых эсэров? Яков Свердлов. Кто поручил Кингисеппу вести следствие по делу о покушении? Свердлов. Кто в разгар следствия приказал расстрелять Каплан, а ее останки уничтожить без следа? Снова Свердлов.

Не слишком ли часто повторяется его фамилия в связи с этим делом? Нет, если учесть, что по свидетельству современников к лету 1918 года в его руках была сосредоточена вся партийная и советская власть. Сосредоточена фактически, но не официально — ведь председателем Совнаркома, то есть главой правительства, оставался Ленин.

Версия о том, что организатором покушения был Свердлов, причем не без участия Дзержинского, звучит, конечно же, дико, но в том-то и проблема, что опровергнуть ее Доказательно пока что не удается. Чего стоит хотя бы один, не поддающийся объяснению факт, который всплыл лишь в 1935 году, то есть через шестнадцать лет после смерти Свердлова.

Тогдашний нарком внутренних дел СССР Генрих Ягода решился вскрыть личный несгораемый шкаф, а проще говоря, сейф Свердлова. То, что он там обнаружил, повергло его в шок, и Ягода немедленно написал Сталину, что в сейфе обнаружено: «Золотых монет царской чеканки на 106 525 рублей. 705 золотых изделий, многие из которых с драгоценными камнями. Чистые бланки паспортов царского образца, семь заполненных паспортов, в том числе на имя Я. М. Свердлова. Кроме того, царских денег в сумме 750 тысяч рублей».

А теперь вспомните сообщения германского посольства об обитателях Кремля, просящих заграничные паспорта и переводящих в швейцарские банки значительные денежные средства.

Так что дыма без огня не бывает: один из большевистских вождей по фамилии Свердлов на поверку оказался то ли взяточником, то ли коррупционером, то ли, говоря современным языком, немудрящим паханом — ведь все эти монеты, деньги и драгоценности откуда-то взялись и как-то попали в личный сейф главы государства. Я уж не говорю о паспортах: одно это является верным признаком того, что ему было глубоко наплевать и на пролетариат, и на трудовое крестьянство, да и на своих соратников, а точнее говоря, подельников. Нет никаких сомнений, что как только у стен Москвы показался бы первый казачий разъезд, человек с партийной кличкой Макс открыл бы свой знаменитый сейф, побросал бы его содержимое в чемодан и рванул бы туда, где не требуют партийных характеристик, а интересуются лишь суммой банковского счета.