Книга Король без завтрашнего дня - Кристоф Доннер

Эбер прибыл в Тампль лишь на следующий день. Без сомнения, ему понадобилось время, чтобы расшифровать послание Симона.

— Ну, так что, Капет, это правда, то, что ты сказал вчера своим родителям?

— Моим родителям?

— Антуан и Мари-Жанна — твои родители. Гражданские родители. Ты ведь им не лжешь?

— Нет.

— Значит, это правда?

— Да.

— Насчет обеих?

— Да.

— Ты это случайно не выдумал, просто чтобы вызвать интерес?

— Нет, это правда.

— Чистая революционная правда?

— Да. Чистая революционная правда. Клянусь в этом!

— Да нет, я тебе верю, мальчик мой, можешь не клясться… Бедное дитя! Ну и воспитание ты получил!

С этими словами Эбер впервые погладил Людовика XVII по голове, и тот не воспротивился — он улыбнулся заместителю прокурора, как приговоренный к смерти улыбается палачу, помогающему ему взойти на эшафот.

— Гражданин Симон, поздравляю тебя. Тебе удалось приручить волчонка.

— Это ты еще не слышал, как он поет! Он знает всю «Марсельезу» наизусть!

— Настоящий санкюлот! Ну что ж, теперь тебе нужно уговорить его повторить все сказанное еще раз — для прокурора.

Шометт прибыл в Тампль неделю спустя, во главе делегации, в составе которой были министр военных дел, три комиссара и два секретаря суда. Эбер, который подкинул Шометту идею этого допроса, позаботился о том, чтобы явиться позже.

Нормандец рассказал о нескольких попытках к бегству, предпринятых королевой и ее невесткой, о доброте стражников, о маленьких тайниках, антиреспубликанских разговорах и тайно передаваемых во внешний мир посланиях. Затем он сознался, что «много раз был застигнут Симоном и его женой за недостойным занятием, вредным для здоровья, и рассказал им, что эту отвратительную привычку он приобрел благодаря матери и тетке — много раз они забавлялись, глядя, как он совершает свой порочный ритуал, а также часто клали его с собой в постель, где заставляли проделывать то же самое. <…>

Из того, что ребенок смог объяснить, следует, что однажды мать принудила его к совокуплению, в результате которого у него возникла опухоль яичка, о которой известно гражданке Симон, и до сих пор он вынужден носить повязку… Мать советовала ему никому об этом не рассказывать. С тех пор она совершала с ним аналогичные действия множество раз. <…>

Гражданин и гражданка Симон нам сообщили, что об этих фактах они узнали от самого ребенка, который много раз об этом говорил и побуждал их доставить его к нам, чтобы сделать об этом заявление».

Показания были подписаны рукой Людовика Капета. Также на бумаге стояли подписи Шометта, Паша, Эбера, трех комиссаров и Симона.

На следующий день новая делегация явилась допрашивать Марию-Терезу. Эбер при этом не присутствовал — его заменил художник Давид. Но вел допрос по-прежнему Шометт. На протяжении допроса Людовик XVII часто прерывал сестру, чтобы объявить, что она лжет, что все было не так или не тогда. Ребенок знал по именам всех стражников и точно помнил, с которыми из них его мать и тетка вели «антиреспубликанские разговоры».

Мария-Тереза признала, что ее брат «более наблюдателен и обладает лучшей памятью».

Нормандец и раньше поправлял Марию-Терезу, когда та делала грамматические ошибки, и теперь был рад, что наконец-то может посрамить эту дурочку и лгунью перед взрослыми.

Затем перешли к более серьезным вещам.

Мария-Тереза рассказывает в своих мемуарах, как Шометт расспрашивал ее о «гнусностях», в которых обвиняли ее мать и тетку. «Я была так поражена и возмущена одновременно, что, несмотря на весь свой страх, не смогла сдержаться и заявила, что это низкая клевета. Несмотря на мои слезы, они продолжали меня допрашивать».

Но Мария-Тереза умолчала, что всякий раз, когда она отрицала обвинения, Шометт поворачивался к ребенку, чтобы спросить его, и всякий раз Людовик XVII повторял свои прежние показания, глядя сестре прямо в глаза.

Когда ей задали тот же самый вопрос во второй, потом в третий раз, Мария-Тереза наконец сказала, что, возможно, ее брат и впрямь видел нечто, чего она сама не видела, будучи занята какими-то своими делами в другом месте.

Этого было вполне достаточно. Перешли к очередной свидетельнице — Элизабет. Ее заставили выслушать показания племянника об инцестуальной связи, в которую вовлекала его мать.

— Это обвинение — настолько запредельная гнусность, что я отказываюсь на него отвечать. Привычка к этому «недостойному занятию» у Нормандца была очень давно, и он наверняка помнит, что его мать и я как раз очень часто его за это ругали.

Ребенка попросили повторить, на этот раз в присутствии тетки, рассказ о том, как именно она и его мать вовлекали его в «порочные занятия».

— Кто из них это начал?

— Они обе, вместе.

— Это происходило ночью или днем?

— Не помню. Кажется, по утрам.

Он начал рассказывать детали, повторяя вымысел, сочиненный Симоном.

— Чудовище! — воскликнула Элизабет, вся в слезах. Нормандец лишь смеялся над поражением своей тетки.

Наконец-то он наслаждался могуществом и безнаказанностью — он был королем. Конечно, сказалось воздействие водки, регулярно подливаемой в суп, но главную роль сыграли разочарование и память о прошлых обидах, копившихся годами и наконец получивших возможность выхода.

~ ~ ~

В ходе судебного процесса Эрман допрашивал королеву, тщательно стараясь не упоминать что-либо из того, что вызывало наибольший всеобщий интерес.

Жадной до сенсаций публике пришлось терпеть до того момента, пока не начался допрос свидетеля Эбера. Вот тогда она была шокирована по-настоящему. До этого речь шла лишь о предательстве, о заговоре против нации, о потрясении основ — словом, о тех преступлениях, в которых никто не сомневался и на которые всем было давно плевать.

Но вот, наконец, в суд вызвали Эбера. Он должен был рассказать, что происходило в Тампле во время пребывания там королевы.

Автор «Папаши Дюшена» начал свой рассказ вполне нейтрально — с напоминания о попытках к бегству, которые удалось разоблачить. Но потом перешел к самому главному.

— Юный Капет, чье физическое состояние ухудшалось с каждым днем, был застигнут Симоном во время занятий онанизмом, постыдных и изнуряющих, принимая во внимание необузданный темперамент мальчика. Будучи спрошен о том, кто научил его этому непристойному развлечению, он отвечал, что это были его мать и тетка. Из заявления, которое сделал Капет в ходе допроса, следует, что обе женщины часто укладывали его с собой в постель и там проделывали с ним вещи крайне непристойные. Не остается сомнений в том, что речь идет об инцестуальных половых актах между матерью и сыном.