Книга Две свадьбы и одни похороны - Дмитрий Старицкий

— Ну да, — хихикнула Сажи, — если на третий раз остался, значит — понравилась. А раз понравилась — плати. Все, как у нас. Вот только у нас заранее попробовать не дают. Деньги вперед.

— Хватит перебивать, дайте послушать, — прошипела Наташа. — Продолжай, Дюля, интересно же.

Дюля и продолжила:

— А девочка эта была дочерью старейшины рода Саган. И была она очень красивой. И старейшина хотел ее отдать третьей женой за старейшину другого оленного рода, чтобы стать таким образом сильнее, обретя сильного союзника. Надоело ему от чукчей в тайге прятаться. Кстати, когда русские казаки там появились, то тунгусы добровольно пошли под руку русского царя и платили ему ясак, чтобы казаки и стрельцы защитили их от чукчей, и, надо сказать, они за меховые шкурки это и делали. Воевали с чукчами долго и страшно, защищая тунгусов и ламутов. А главное, отрезали тех от маньчжурских купцов, и стало чукчам негде брать китайское железное оружие. Да и на ярмарку в верховьях Зеи стали приезжать с китайскими товарами уже русские казаки, а не маньчжурские купцы.

— Ты про девочку с мальчиком рассказывай, а не про чукчей, — с обидой произнесла Роза.

— Я и рассказываю, — огрызнулась Дюлекан. — Так вот, уговорились мальчик и девочка о месте, где стали они встречаться каждый десятый день. Мальчик привозил с собой султа. Это еда такая для походов. В плоском казане немного воды налить и варить рыбу. Потом отделить кости и растереть вареную рыбу с сырой икрой и высушить на солнце. Как высохнет совсем — можно с собой на охоту брать. Кстати, если султа подсолить, то это лучшая закуска к пиву.

— Не надо нам пересказывать книгу «О вкусной и здоровой пище», ты про любовь давай! — воскликнула Ингеборге.

— А я про что рассказываю? — с некоторой обидой произнесла Дюля. — Какая любовь без султа? Мальчик привозил султа и лепешки, а девочка — творог из оленьего молока и масло. Он приезжал на собаках, а она верхом на любимой оленихе, повязав на ее рога яркие ленточки. Они стелили в укромном красивом месте у ручья шкуру оленя и, сидя на ней лицом друг к другу, кормили друг друга своими руками. Разве это не любовь?

— М-да… — озадаченно заметила Ингеборге, — надо как-нибудь попробовать.

— Только не на мне, — тут же запротестовал я, — в меня больше ничего уже не влезет.

— Так вы будете слушать историю о большой любви или нет? — спросила Дюля уже с нарастающей обидой.

Все опять тут же друг на друга показательно зашикали. А мне подумалось: вот блин, за нами охота идет по всем направлениям, а мы только что «Солнышко лесное» хором не поем и то, наверное, только потому, что гитары нет. Зато слушаем очередную повесть, которой «нет печальнее на свете». Почему печальную? Так все повести о большой любви у людей печальные. Люди счастливы, когда у них согласие и просто любовь, а не такая большая, что башни сносит.

— Сядут они на шкуру, — декламировала Дюля, когда все успокоились, — покормят друг друга и потом на той же шкуре друг друга любят. Потом расстаются, чтобы там же встретиться через десять дней. Девочка Саган после таких встреч, на которые она брала с собой свой охотничий лук, в одном богатом месте тайги стреляла пару-тройку глухарей и приносила их домой в качестве оправдания за отсутствие. Так что о связи ее с мальчиком Наттыла никто дома и не догадывался.

И так прошло три месяца.

А потом родители девочки строго сказали, что через две луны она станет женой старейшины рода, который кочует у реки Колыма, и никаких возражений от нее они не примут. Это любовника девочка может выбирать сама, а мужа ей находят родители, которые получают с него калым за невесту. А тут дело совсем серьезное, можно сказать, политическое. И после этого объявления запретили ей ходить одной в тайгу на охоту. Девочка ничего не могла придумать, чтобы вырваться на встречу с любимым, а не встретиться с ним она просто не могла.

Мальчик же наготовил много порсы, чтобы на ярмарке сменять ее на меховые шкурки, а шкурки на топоры, ножи, котлы и чайники, чтобы отдать отцу девочки в калым. И даже приезжал на собаках к ним в стойбище говорить об этом с ее отцом. Но тот лишь рассмеялся мальчику в лицо, сказав, что за его дочь старейшина с Колымы дает целых десять оленей, а не какой-то там топор, пусть даже и железный. И прогнал его от порога своего чума.

— И все? — недоуменно спросила Анфиса.

— Дай досказать до конца! — воскликнула Дюлекан уже с раздражением.

И, не дожидаясь извинений, продолжила:

— Тогда девочка Саган побежала к старому шаману Саган, который был настолько стар, что у него уже не было сил кочевать с ними, и он стал жить в тайге отшельником, но недалеко от мест их кочевки. Прибежала и выплакала ему всю свою боль. Шаман нагрел над костром свой бубен, постучал в него заячьей лапой. И собачья шкура бубна стала говорить с духами. И духи рассказали шаману, что тут вмешалась Судьба, которая свела вместе людей с общими ребрами. Причем со всеми. И мешать им — только себе вредить. Тогда старый шаман Саган дал девочке Саган одну настойку из трав и сказал, что когда она это зелье выпьет, то на три дня станет как мертвая. А потом проснется и может свободно идти к своему суженому. Потому что к тому времени родители похоронят ее на ветках одиноко стоящего сухого дерева, обернув в оленьи шкуры, справят по ней поминки и будут ждать ее нового рождения в роду, потому как она еще не вышла замуж и ей некого будет искать в Охибугане.

— Где-где? — переспросила Сажи. — Как перевести это слово без русского мата?

Дюлекан только вздохнула печально: такая неграмотная аудитория ей досталась…

— Охибуган — это царство мертвых. Там солнце не светит, небо — как туман, земля — как болото. Каждый мужчина после смерти живет там со своими прежними женами и детьми и развлекается своими прежними занятиями. Звери и птицы попадают туда же, и потому там вечная охота. Всегда удачная. Души умерших сохраняют там те же имена, которые они носили при жизни, а птицы и звери сохраняют свои названия. Когда кто-нибудь умирает, то родственники душат оленя и моют оленьей кровью умершего. Затем покойника одевают в его лучшие одежды и кладут на шкуру; вдова приносит его лук, стрелы, копье, охотничий нож, котел, огниво и все остальное, что мужчина носил с собой при жизни, и кладет это все рядом с покойным. Потом мертвеца выносят из чума головой вперед и кладут на специально построенный высокий лабаз. По-русски — помост. И рядом с лабазом с причитаниями съедают мясо оленя. То же самое делают, когда умирает женщина. Кладбищ, в вашем понимании, у нас не было. Лабазы ставили где придется, лишь бы они были в безопасности от лесных пожаров и хищных зверей. Потому как если труп сгорит или его съедят звери, то тех, кто его так плохо похоронил, постигнет такая же участь. Через год на месте лабаза устраиваются поминки. За день из куска дерева делается болван, изображающий умершего, и вдова или вдовец кладет его в эту ночь спать с собою. А на утро собираются все родичи покойного, удавливают оленя, а пешие роды — собаку. Затем приходит шаман с бубном, камлает, берет по куску пищи каждого вида, толкает ее болвану в вырезанный рот, но так как рот вырезан неглубоко, то шаману приходится незаметно самому съедать эти предлагаемые болвану куски, но считается, что шаман умершего так накормил. Затем шаман курит трубку и пускает дым на болвана. После чего все остальные доедают подчистую оленину или собачатину.