Книга Книга - Алекс Тарн

— Стоп! — перебил ее Сева. — Прекрати меня шантажировать. Поехали.

Тетка Нина жила в Ульянке, в пятиэтажном хрущовском доме, морщинистом от трещин. Они вылезли из такси, таща с собой свою единственную сумку и пакеты деликатесов, накупленных по дороге. Дул сильный ветер, морща бурые лужи и завывая в пространстве между домами, как в аэродинамической трубе. В парадной запах человеческой мочи успешно конкурировал с кошачьей вонью; застрявший внизу лифт стоял, беспомощно распахнув двери, словно умоляя о помощи. На счастье, далеко идти не пришлось: двухкомнатная квартирка тетки Нины располагалась на первом этаже, возле притулившихся к стене обугленных почтовых ящиков.

Тетка открыла не сразу: сначала будто стучала чем-то, а потом зашуршала у самой двери… боится, смотрит в глазок, — догадался Сева.

— Это я, тетя Ниночка, — сказал он громко. — Сева.

Дверь распахнулась; тетка Нина стояла на пороге, опираясь правой рукой на палку, и держа на весу левую, скрюченную.

— Севушка. Радость-то какая. Заходите, заходите скорее, чтоб холод не напускать. У нас теперь плохо топят.

В квартире, действительно, было холодно и пахло бедной старостью или застарелой бедностью, или и тем, и другим.

— Тетя Ниночка, — пробормотал Сева, утыкаясь носом в седые редкие волосы на старушечьем затылке. — Как же так, тетя Ниночка, как же так?

Тетку Нину, старшую сестру его покойной матери, Сева помнил веселой и энергичной женщиной, совсем не старой для ее лет… сколько ей было, когда они уезжали? Шестьдесят? Нет, шестидесятилетия, похоже, еще не праздновали. Жила тетка Нина одна: мужа ее репрессировали во время борьбы с космополитами, а единственный сын Володька умер от лейкемии в молодом возрасте, когда Сева еще только пошел в школу. Эту-то сыновнюю могилу и не желала тетка оставлять ни под каким видом.

— Конечно, уезжайте, Сонечка, — говорила она в ответ на все уговоры Севиной матери. — Вы уезжайте, а я останусь. С меня достаточно двух виртуальных могил. Володькиной я не брошу.

И не бросила. Кстати, вторая «виртуальная могила» принадлежала теткиному отцу, а севиному деду, который сгинул в ГУЛАГе еще перед большой войной. После отъезда Сева не виделся с теткой ни разу. Мать еще дважды приезжала в Питер, пыталась вытащить сестру, да куда там! И вот теперь — эта холодная квартира, эта палка и эта рука… теперь Сева изо всех сил старался не заплакать — не потому, что стыдился самих слез, а потому, что сейчас, после стольких лет бездумного безразличия эти слезы выглядели бы какими-то особенно крокодиловыми. Подумать только, он ведь и сейчас позвонил ей совершенно случайно!

— Тетя Ниночка, познакомьтесь, — произнес он сдавленным голосом и отступил в сторону. — Это Ханна… Ханна, это Нина Яковлевна Гальперина, сестра моей матери. Что ж мы стоим-то…

— Вот именно! — весело воскликнула Ханна, безошибочно находя нужный тон. — Где тут у вас стол, Нина Яковлевна? Вы не против, если я немножко похозяйничаю? Мы кое-что захватили…

— Ах, зачем вы? — смутилась тетка Нина. — Я бы сама выскочила. У нас тут прекрасный магазин в соседнем квартале.

Они прошли в комнатус книжными шкафами до потолка, тесно заставленную разнокалиберной мебелью.

— Как бы вы выскочили, тетя Ниночка? — сказал Сева. — С палкой-то много не напрыгаешь…

— Ерунда! — засмеялась хозяйка. — Я еще, знаешь, как бегаю! Наша участковая врачиха удивляется: как это вы так ухитряетесь, Нина Яковлевна, после инсульта? А я вот бегаю! И упражнения делаю, руку разрабатываю: с одной-то правой несподручно… И даже работаю, можешь себе представить?

— Работаете? Я думал, что вы давно на пенсии.

— Конечно, на пенсии. Но в библиотеке-то работать некому. Там ведь платят сам знаешь как. Да ты садись, садись… — она светло улыбнулась. — Вот я и езжу через весь город, три дня в неделю, на метро сажусь и еду себе потихонечку. Проезд у меня бесплатный, чего ж не поехать? А уж работы там, слава Богу, — начать и кончить.

— Тетя Ниночка, — сказал Сева. — Я, к своему глубокому стыду, так и не знаю, чем вы там в Публичке занимались. Ээ-э… занимаетесь…

Нина Яковлевна покачала головой.

— Ты думаешь, это случайно, мой мальчик? Видишь ли, наша семья достаточно сильно пострадала от всего этого. Поэтому, что называется, «при детях» мы на эти темы не разговаривали вовсе.

— Нина Яковлевна, я поставила чай! — крикнула из кухни Ханна.

— Конечно, конечно… чашки там…

— Я уже все нашла!

— Ну, а все-таки, тетя Ниночка? Сейчас-то уже ребенок немного подрос, можно и рассказать.

— Конечно, можно, Севушка. Да и тогда можно было. Просто твоя мама, светлая ей память, обжегшись на молоке, дула на воду. Древнееврейские рукописи далеко не всегда были таким уж смертельно опасным занятием…

Со стороны кухни послышался звон разбиваемого стекла. Ханна стояла на пороге комнаты с полотенцем в руках, глядя на хозяйку широко раскрытыми глазами.

— Ничего, ничего, Ханночка, этим чашкам давно уже пора… — поспешила успокоить ее тетка Нина.

— Подождите, Нина Яковлевна, — перебила ее Ханна. — Вы хотите сказать, что работали с собранием Фирковича? В Публичной Библиотеке?

Тетка Нина улыбнулась.

— Именно так. Вам известно о свитках Фирковича?

— Известно ли мне?! — воскликнула Ханна. — Да я писала диплом по Дамасскому документу! Я заканчиваю докторат по археологии Кумрана! Известно ли мне?! Нина Яковлевна! Вы можете себе представить, что этот невежа мне ничего об этом не рассказал? Я даже ничего не знала о вашем существовании до сегодняшнего утра!

— Какой невежа? — обижено вставил Сева. — Ты же слышала: «не при детях». От меня все скрывали…

Ханна гневно повернулась к нему. Глаза ее метали молнии.

— Так. Ты еще имеешь наглость оправдываться! После всего этого… — она обвела рукой комнату. — …ты еще имеешь наглость… это уму непостижимо! А ну, марш на кухню! Теперь ты будешь колбасу резать, а я с Ниной Яковлевной разговаривать. Пусть каждый работает сообразно квалификации.

Нина Яковлевна рассмеялась и весело подмигнула племяннику: мол, где ты только таких находишь на свою непутевую голову? Севе оставалось только вздохнуть и отправиться на кухню, предоставив разговору в гостиной немедленно соскользнуть в узкопрофессиональное русло. Он стоял у колченогого стола со вздыбившимся пластиком, стругал сыр, резал хлеб, заваривал чай, раскладывал по блюдечкам икру и севрюгу, а из комнаты через открытую дверь доносилась ровная речь тетки Нины, перемежаемая восторженными восклицаниями Ханны. Градом сыпались неизвестные ему имена, названия, термины… Сева принес поднос, другой, расставил снедь на столе, разлил по чашкам чай, а обе женщины — старая и молодая — все не обращали на него никакого внимания, полностью поглощенные своим захватывающим диалогом.

Наконец Сева решил, что настала пора напомнить и о себе.