Книга Бабы строем не воюют - Елена Кузнецова

С улыбкой, вроде бы свободно, а на самом деле натянутая внутри как тетива, Анна подхватила с маленького низкого столика (и зачем такой Мишане понадобился?) небольшой кувшин с медовухой, выставила его перед Филимоном и присовокупила объемистую чеканную чарку.

– Угощайся, Филимон Савич.

За медовухой последовал кувшин побольше, с квасом, две глиняные кружки и блюдо с заедками. Анна сама налила медовухи Филимону и звенящим голосом (все ж таки на попрание обычаев решилась!) добавила:

– Ну а уж мы с Ариной по-бабьи кваском прохладимся. Плесни и нам, Аринушка.

«Не приведи господи, мимо кружек сейчас прольет! Хоть бы не сильно плеснула, чтобы до Филимона не дотекло!»

Аринино волнение от непривычного для любой бабы положения если что-то и выдавало, так разве что спина: хоть Сучку вместо отвеса ставь ее к стене – мерить, ровно ли построено. Однако и тут молодая наставница сначала взглядом испросила у Филимона одобрения и, словно они с Анной вдвоем привычно о делах разговаривают, разлила квас. Только рука чуть дрогнула, но каким-то чудом не расплескала.

– Ну – Анна подняла кружку, – за умудренность твою, Филимон Савич! Она нам сейчас столь необходима!

«Ой, Анька, мало ты, что ли, уже обычаев порушила? Ну давай, еще один шажочек… Корнея-то окорачивала, поди, пострашнее пришлось – и то ничего, управилась тогда. И Филимон не съест!»

Однако сейчас Анне мешали не страх и не робость, а, скорее, уважение, которое она испытывала к старому наставнику; уж очень не хотелось его обидеть. Поймет ли правильно такое нарушение устоев? Да и сомнения одолевали: все казалось, что какую-то пакость старику делает, голову ему морочит, вроде как глаза отводит светелкой этой (да как же Мишаня ее называл-то? Вот напасть, привязалось!) И вроде на пользу делу, а все же неловко как-то. И, зажмурившись, будто в воду прыгала, отпила первой, ожидая сама не зная чего: то ли ругательного окрика от старого воина, то ли насмешки от него же… Да хоть грома небесного.

«Бабы за одним столом со смысленным мужем, да еще и застольные здравицы произносят?! Что деется?! Но с другой-то стороны, Аристарх же прямо говорил, что боярыне пристало мужеское».

Открыть глаза удалось не сразу – так слепо и сунула кружку на стол, а открыв, наткнулась на хитро-веселый прищур Филимона, более уместный для наблюдения за детскими игрищами, и, не удержавшись, перевела дух.

– Умаялась? – сочувственно поинтересовался Филимон.

– Что? – ошарашенно отозвалась Анна, ожидавшая чего угодно, но не таких слов.

– Вот видишь, – обратился Филимон к Арине, – вроде бы простейшее дело: налили, вежливые слова сказали да выпили. Но это для мужей, а для бабы… Ну прям как воз вместо лошади на горку втащила. А все почему? А потому, что супротив обычая пошли! Ну чего напугались-то, пичуги? Или мне не ведомо, что иные дела женам даются вчетверо, ежели не вдесятеро тяжелее, чем мужам? Ну че ты квас за щекой держишь? Глотай уж наконец да заешь! – Филимон подтолкнул блюдо к Арине. – Не стану я вас убивать-калечить, даже не укушу ни разу!

Анна и Арина потянулись к блюду, но Арина задержала свою руку, уступая первенство боярыне. Филимон, глядя на них, хмыкнул и продолжил ворчливым тоном:

– А еще за умудренность мою пили! Неужто разницы между мной и десятником Лукой не зрите? Ладно, слушайте и мотайте на… хе-хе, куда хотите, туда и мотайте, вам виднее, куда там чего. Обычай – он, конечно, важен и полезен для сохранения порядка и благолепия, но… Вслушайтесь: о-бы-чай, следственно, для о-быч-ной, обыденной жизни. А случиться, хоть и не часто, может всякое, даже и такое, чего никогда раньше не случалось, или не помнит о таком никто. Откуда ж для такого случая обычаю взяться? Чего уставились? Непонятно? Хорошо, расскажу для понимания один случай. Я в то время совсем молодым еще был… даже и неженатым. Хе-хе, прям и не верится…

Филимон призадумался, на лице появилось мечтательное выражение.

– М-да, рассказал эту историю один… да неважно кто, главное, что это все взаправду было. Случилось так, что одному ратнику пришлось зазимовать на лесном хуторе с четырьмя малыми детишками. Старшему огольцу годов пять, младшей девочке то ли два годика, то ли меньше, а еще двое – промеж них. И детишки-то чужие, никакой родней тому ратнику не приходились, но не бросишь же сирот и через зимний лес с такой мелкотой никуда не уйдешь. Вот и пришлось ему и обстирывать детишек, и обшивать, и обмывать, и за скотиной ходить… в общем, всякую бабью работу справлять. Даже косы девчонкам заплетать выучился, хотя намучился – страсть!

А по теплу уже заглянули на тот хутор люди из его села и подивились: думали, там и живых-то никого нет, а тут дом обихожен, скотина присмотрена, детишки не только здоровы, но даже и опрятны… более или менее. Думаете, хоть кто-то посмеялся, что воин бабью работу полгода справлял? Наоборот, хвалили и благодарили, хотя все вроде бы и против обычая делал.

Вот так и ты, Анюта, нынче: пошла против обычая, вроде бы как мужеское дело на себя приняла, но права, ибо боярскую обязанность справляла. Пересилила себя, поняла, что случай не обыденный… Одним словом, хвалю! Молодец, Анюта!

«Ну-у, похвала любому человеку приятна. А дальше-то что?»

– Ты на пустом месте обычаи рушить не станешь, значит, случай из ряда вон, и нужно тебе помочь. – Филимон ухмыльнулся и неожиданно скомандовал: – Так что кончай трепыхаться да давай излагай, чего тебе надобно.

Анна набрала в грудь воздуха и… вдруг поняла, что не знает, с чего начинать, а привычно занять руки и при этом подумать не получалось. Ни рукоделья, ни посуды, ни чего-то еще из домашнего обихода под руками не оказалось – как-то не было места для этого в мишанином кабинете.

«Вот! И слово вспомнилось!»

Хотя нет, посуда-то была – кувшины, но тянуться подливать медовухи в чарку Филимона почему-то показалось неуместным… обстановка не позволяла!

«Да что ж ты, как баба нелепая?.. Еще платок теребить возьмись или платье оправлять! Али ты не боярыня?!»

Знакомая присказка помогла успокоиться, руки нашли себе занятие сами: Анна переложила с места на место вощанку, которую вначале якобы читала, развернула один из берестяных свитков, глянула в него и, кивнув, словно соглашаясь с чем-то, плоским концом костяного стила замяла на вощанке несколько слов, будто сочла их неверными.

Проняло!!! Даже не поднимая глаз на собеседников, только по мертвой тишине и отсутствию всякого движения Анна уловила: Филимон и Арина смотрят на нее, как на диво дивное – так же, как она в свое время смотрела на сына, впервые увидев его за умственной работой.

– Случился у меня намедни разговор с Аристархом Семенычем. – Теперь речь полилась легко, и голос звучал так, как надо, спокойно и уверенно. – Раскрыл он мне глаза на то, о чем я сама помыслить не догадалась… – Признание в своем неразумении далось легко, будто само собой, без всяких опасений, что собеседники что-то там не то подумают. – Поведал же он мне вот что: не на ровном месте наша Академия создана, не впервые. Учили и раньше отроков и девиц, забирая их из дому на какое-то время. Учили всех одинаково. После от того обычая отказались, ибо языческий он. Однако по прошествии времени поняли, что учеба в семьях получается у кого-то лучше, у кого-то хуже, а случается – и вовсе плохо, и решили старый обычай возродить, но в новом виде. Для того тут и Младшая стража, и девичий десяток, и крепость, в которую молодежь для учебы из дому уводят. Похоже на прежние времена, только ныне мы это обучение под сенью православной веры устраиваем.