Книга Теплые вещи - Михаил Нисенбаум

Мы поговорили немного о тяготах высшего медицинского образования, деликатно обходя престарелого специалиста по гедонистической анатомии, повспоминали, как у кого готовили дома, а потом Коля расчехлил мою гитару, и Тоня сказала:

– Давайте, Николай! Чтобы душа сначала свернулась, а потом развернулась!

Коля взял гитару, долго подтягивал четвертую струну, а потом запел:

Изгиб гитары желтой,

а может и не желтой,

а может не гитары,

а может не изгиб...

Но поскольку никто, кроме меня, не захихикал, он посерьезнел и спел песню про то, как «молодца сковали золотым кольцом». Украдкой поглядев на Колину руку, я заметил, что свое обручальное кольцо он так и не снял.

* * *

Мы пробыли в гостях около двух часов. Сначала нам вежливо хлопали, мы вежливо выполняли заявки. Потом нам это надоело, и мы стали играть в одну из любимых наших игр, которая называлась: «Испортил песню, дурак»... Например, если я пел «У вашего крыльца не дрогнет колокольчик», Коля возвышал голос и пел то же самое, только слово «крыльца» заменял на «отца». Или, к примеру, во время Колиного исполнения я изображал все, о чем пелось в данный момент. Иногда выходило довольно смешно. «И никогда тяжелый шар земной не уплывет под вашими ногами». Ясное дело, тяжелый шар земной отплывал по-лягушачьи, держа курс прямо на Колины тапки.

В общем, мы наконец развеселились. Когда мы стали собираться, Жанна попросила нас посидеть еще, но как-то неубедительно, всего один раз.

На улице, на свежем воздухе, мы одновременно вздохнули. Все было в порядке, и встреча с таинственной незнакомкой просто отодвигалась на следующий раз. В воздухе носились не снежинки, а какие-то скрипичные искорки игривого холода.

* * *

Несмотря на позднее время, в метро нам встретилась ночная семейная бригада, просившая денег. Кстати, вот что интересно. Ни один из просящих милостыню в метро никогда не начинает свой монолог, пока не тронется поезд. Казалось бы, лучше говорить, когда тебя точно все услышат. Но просящие ждут, когда поезд станет набирать ход и к голосу прибавится вой мотора и скрежет колес. Звуки дороги – как звуки музыки. Они скрадывают ощущение фальши и прибавляют выразительности.

– Почему всегда так? – спросил вдруг Коля.

– Как?

– Почему они всегда просят, чтобы дали денег? Почему никто не подойдет и не взмолится: «Николай, будьте добры, примите, ради бога, наш скромный вклад в ваше материальное благосостояние»?

Из этих-то слов, собственно, и возникла идея гениального мини-спектакля «Подавайки».

Мысль о возвращении милостыни нам показалась забавной, авангардистской и совершенно безобидной. Скрипя розоватым снегом, мы обсуждали все детали и реплики, перебивая друг друга и радуясь бодрящему коктейлю ночного мороза и вдохновения. Завтра мы сделаем то, чего не делал никто и никогда: мы станем раздавать долги нищих. Кстати, повторять наше представление искренне никому не советую.

7

Утром Коля долго сидел на краю постели и незряче моргал сонными маленькими глазами. Без очков он был беззащитно-уютным, как старичок. И хотя очки никого не делают силачом, без очков Коля казался рыцарем, снявшим латы.

– Медицинские работницы Москвы безнадежно отстают от сексуальной революции. Но мы разбудим их Герцена, – сказал он промасленным от сна голосом.

– Я бы на месте их Герцена не просыпался, – ответил я, портя произношение праведным зевком.

* * *

Представление было намечено на сегодня. И сегодня пришло. Мы опять были втроем. Закупив свежих бубликов и разменяв деньги, мы вновь спускались под землю, словно герои античной мифологии.

* * *

Правда, вероломный Людик (которой очень не понравился наш замысел) решила остаться в соседнем вагоне, чтобы мы ее не позорили. Куда это годится? У нас был наш собственный зритель, и этот зритель нам изменил. Был ли это знак? Нет, не было никакого знака! Если бы тут оказалась Санька, она зашла бы вместе с нами. А Людик... Людик неплохая девушка и будущий врач-терапевт. Но она не из наших. С ней нельзя идти в атаку. Оставалось надеяться, что она по крайней мере будет делать перевязки раненым, когда бой закончится.

* * *

Все сидячие места в вагоне были заняты, кроме того, у каждых дверей стояло человека по два-три. Но проход был свободен. Я достал большой пластиковый пакет, на котором было нарисовано сто долларов и осторожно встряхнул его. Звука почти не было слышно. Вдруг я ясно понял, почему нищие не начинают говорить, пока поезд не трогается с места. Это все от стыда. Невозможно в тишине обратиться к незнакомым людям с тем, что им явно не понравится. Можно предложить гелевые ручки, набор отверток, можно запеть или заиграть на скрипке. Но просить людей о деньгах гораздо тяжелее, чем предлагать что-нибудь купить или послушать.

Тем не менее, когда двери захлопнулись и поезд стал набирать воющую скорость, Коля заговорил:

– Люти топрие, ви извините что ми вам обращаемся. Ми сами уже местные, ми уже люди НЭ беженцы.

– Ми живем в общежитии отиннадцать семей, – продолжил я, пытаясь куда-нибудь пристроить свой взгляд.

Все люди, которые ехали в вагоне, смотрели на нас. Было даже ощущение, что глазеет не только наш вагон, а весь состав. Восхищенных взглядов не было, у людей не наворачивались слезы умиления, никто даже не улыбался.

Исполнительское искусство всегда рождается при соприкосновении артиста с публикой. И любой исполнитель знает, как много зависит от понимания и настроя зала. Зал может вдохновить выступающего, нащупать в нем неведомую для самого артиста силу и сыграть на нем настоящий гимн (актер в этом случае приписывает все заслуги себе одному). Но если зритель скучает, если он пережидает номер, если его заставили явиться на представление или он сам забрел туда по недоразумению, горе мастеру художественного слова, конец музыканту, каюк актеру. При равнодушном, непонимающем или враждебном зале он вынужден играть не пьесу, а свою игру в другом, хорошем зале. Как если бы зал ему сочувствовал. Имитировать искру. Можно играть на гитаре и одной рукой. Звук будет. Но хорошо играть на гитаре одной рукой невозможно.

* * *

– Тэпэр власти устроили нас на работу, – сообщил я, пытаясь не слишком долго смотреть в глаза коренастому дяде с угрюмыми ассирийскими глазами, похожему на переодетого мясника. За ним сидела старушка, которая глядела на нас с Колей с сочувствием и испугом. Ни один из пасссажиров не разделял нашей веселости. Было понятно, что мы просто понапрасну отвлекли людей от их мыслей. Я решил психологически обращаться к Коле, а смотреть в какую-нибудь милую безобидную точку в районе поручней...

– НЭ помогайте, чем могайте... – подхватил Коля (чувствовалось, что он в гораздо лучшей форме). – Я имею в виду, НЭ поможите, даже эсли можите. Ми пришли отдавать вам кто капейка, кто кусок хлепам.