Книга Кассандра - Сергей Пономаренко

Психологи утверждают, что людей, приговоренных к смерти, пугает не столько сама смерть, сколько ее длительное ожидание, поэтому нередко осужденные лишают себя жизни, не воспользовавшись возможностью еще хоть немного побыть на белом свете. Леонида ожидала смерть, но смерть ужасная и мучительная — сгореть живьем в газовой топке с температурой шестьсот градусов. Поэтому, как ни пытался он отвлечься и думать о чем-то другом, мысли возвращали его к ожидаемой ужасной кончине. Вместо того чтобы вспоминать свою жизнь, он вспоминал ощущения нестерпимого жара от большого костра, которые ему неоднократно довелось испытывать на выездах с ночевками на природу, только там ему было достаточно отодвинуться чуть дальше от огня, чтобы избежать неприятных ощущений, а теперь он должен будет находиться в самом центре огненного ада. Он ярко представил себе, как языки пламени лижут его тело, лицо, обугливая кожу, выпекая глаза, сжигая волосы и легкие, сворачивая кровь в венах. Скорее всего, смерть наступит через несколько секунд, но они для него превратятся в часы, так как время будет течь иначе, катастрофически замедлившись. Чем лучше работало воображение, тем физически явственнее он ощущал будущие мучения, страдая от фантомов боли, мечтая о скорой смерти. А дополнительные мучения приносила неподвижность, невозможность подняться, убежать из этого страшного места. Ожидая предстоящей казни, он задыхался, страдал от воображаемой боли, которая была в тысячи раз меньше той, которую ему предстояло испытать наяву. Он потерял надежду и смирился с тем, что придется умереть, но желал вымолить у своих мучителей более легкую смерть.

Его тело возвращалось к жизни слишком медленно для того, чтобы можно было на что-то надеяться, и когда вновь пришел Баха, Леонид мог лишь слегка шевелить пальцами рук и сподобился издать неопределенный звук: «З-з-з-з-з-зу!»

— Ты делаешь успехи, — Баха благодушно похлопал его по щеке, — но твое время истекло — на подходе твой товарищ по путешествию в ад. Тебе даже повезло — это женщина, правда, немолодая, но тебе же не сексом с ней заниматься!

Послышался шум опускаемого тельфера с гробом, и у Леонида оборвалось сердце.

— Извини, дорогой, но так получается, что гроб с подружкой придется поставить на тебя — другого места на тележке нет.

Невероятная тяжесть сдавила грудь, чуть не свернула шею, прижала нос, почуявший запах свежеструганного дерева, и Леонид едва не задохнулся, почти не получая в легкие воздух. В висках застучало, глаза были готовы вылезти из орбит, а тележка, скрипя, медленно двинулась к пункту назначения. Баха выдавал сентенции, адресуя их полуживому Леониду:

— Жизнь скоротечна до неприличия. Со временем понимаешь, что в году не 365 дней, а всего, в лучшем случае, с десяток мгновений, остающихся в памяти. Скорее всего, предстоящее мгновение будет самым ярким в твоей жизни.

Тележка остановилась.

— Вот мы и на месте, — прокомментировал Баха.

Послышался лязг металла, Леонид понял, что это открыли дверцу печи, и то ли от недостатка воздуха в легких, то ли от ужаса происходящего он потерял сознание, а может, это сознание самопроизвольно отключилось, чтобы ему легче было принять смерть.

31

Он скорчился от нестерпимого жара, сжегшего плоть до костей, а потом кости распались. И когда от него осталась кучка пепла, смешавшись с пеплом тысяч прошедших этот путь до него, оставивших после себя в этой печи микроскопические песчинки своего бывшего тела, он освободился от боли, ужаса происходящего. Он стал невесомым, взмыл вверх, свободно пролетев сквозь множество бетонных перекрытий, достиг верхушки трубы, через которую истекали невесомые остатки его плоти, и… обрушился вниз, словно самолет в последнее смертельное пике.

У него от такого стремительного падения должно было бы перехватить дух, но этого не произошло, так как он сам стал духом, астралом, душой. Не ощущая никакого сопротивления, душа проваливалась все глубже и глубже в толщу земли, пока вдруг не вспыхнула красная лампочка, и падение мгновенно прекратилось, как и началось. Перед ней бесшумно распахнулись двери, и душа оказалась в подземном коридоре. Вверху горели редкие лампы вполнакала, отчего здесь царил полумрак и было крайне неуютно. Ей вспомнилось, что этот коридор бесконечен, словно замкнутый круг с монотонностью стен и безгранично долгим отсутствием событий, до тех пор, пока о ней не вспомнят.

Горько вздохнуть по этому поводу душе не удалось из-за отсутствия легких, оставалось лишь отправиться в путь протяженностью в десятилетия, а то и столетия. Душа знала, что одновременно с ней, в одиночестве, бредут по точно таким же коридорам сотни тысяч человеческих душ, распрощавшихся в это мгновение с материальным телом, на протяжении этого пути вспоминая свою физическую жизнь от первого до последнего мига, и от этого зависело, как скоро и каким будет их пункт прибытия.

Душа дошла в воспоминаниях-отчете до восьмилетнего возраста, когда Лёнчик, большой сластена, и соседский мальчишка Генка, обнаружив дома спрятанный огромный пакет с разными конфетами, здорово потрудились, надкусывая каждую конфету, а затем аккуратно завернули их в фантики, чтобы никто не догадался. Как оказалось впоследствии, этот пакет предназначался в виде гостинца племянникам мамы и был отправлен ею в тот же вечер с проводником поезда в Воронеж…

Но в тот же миг, вместо того чтобы вновь пережить неприятную бурную сцену с родителями, душа оказалась в ярко освещенном большом кабинете с современной мягкой мебелью. За громадным ореховым столом, покрытым в центре зеленым сукном, сидел вертлявый чернявый человечек с козлиной бородкой, в темных очках «а-ля полиция» и в белом смокинге.

— Снова ты, — скривился человечек, словно отведал лимона.

— Вызывали? — подобострастно спросила душа, хотя знала — иначе здесь бы не оказалась.

— И не надоело тебе — только дорвешься до земной жизни, так сразу во что-нибудь вляпаешься? — возмутился чернявый.

— Я старалась, как могла, но так вышло, — душа попыталась пожать плечами, забыв, что их у нее нет.

— Старалась она! — гаркнул чернявый. — Почему ты здесь оказалась раньше срока?! До каких пор это может продолжаться?! — Он поднял изрядно потрепанную книгу и, сотрясая ею, завопил: — В Книге Судеб записано совсем другое — опять по твоей милости мне придется ее марать, вносить исправления?!

— В моей смерти прошу винить мою жизнь, — вспомнила чужие умные слова душа. — Обстоятельства оказались выше меня, и потом, конфликт с телом… Ему, плотскому, постоянно что-то требовалось и тогда оно меня совсем не слушалось! Словно кобель, почуяв течку у самки!

— Свою жизнь формировала ты сама, каждым поступком приближая свой приход сюда. Судя по фактам, сделала жизнь невозможной, опять же, ты сама. Влезла в это гнилое дело с картинами — ведь тебе с первого раза показалось, что они с душком! От них воняло серой за версту!

— У меня есть некоторые оправдания, — попробовала поспорить душа.

— Слова лживы, и лишь поступки есть та лакмусовая бумажка, которая проявляет сущность человека, — строго заметил чернявый. — Ты понимаешь, что ты неисправима, и у меня остается только один выход. — Его рука потянулась к тому месту, где находилась та самая КНОПКА.