Книга Подменыш - Кит Донохью

одеяло, которым когда-то укрывалась она, и уснул.

Шум наверху подсказал, что наступило утро. Работницы библиотеки входили в здание, половицы скрипели под их ногами. Я представлял себе, как это все происходит: они заходят, здороваются друг с другом, садятся на свои рабочие места и сидят там весь день до вечера. Прошло около часа, и начали приходить посетители. Я тоже взялся за работу. Смахнув пыль с тетрадки Макиннса, я перечитал все, что там было написано, потом достал из разных углов все свои разрозненные записи, заметки и рисунки и стал раскладывать в хронологическом порядке. Конечно, многое было потеряно при нашем скоропалительном бегстве из первого лагеря, что-то осталось под завалами в шахте, и я понял, что предстоит тяжелый труд, если я хочу все вспомнить и свести воедино.

Когда библиотекари ушли, я открыл потайной люк и вылез наверх. В отличие от прошлых разов, у меня не было желания выбирать новую книгу, мне нужны были письменные принадлежности. На столе директора библиотеки я нашел настоящее сокровище: несколько желтых блокнотов и столько авторучек, что хватило бы на всю оставшуюся жизнь. В качестве компенсации я возвратил на полку книгу стихов Уоллеса Стивенса, которую они наверняка давно считали бесследно пропавшей.

Слова сами лились с конца пера, и я писал, не останавливаясь, до тех пор, пока не заныла рука. Я начал с конца. Описал день, когда ушла Крапинка. Затем, перенесшись во времени назад, вспомнил день, когда я понял, что люблю ее. Потом долго рассуждал о том, каково это — взрослому человеку жить в теле маленького мальчика. На серед ине абзаца, в котором я описывал желание, я вдруг остановился. Что было бы, если бы она позвала меня с собой? Скорее всего, стал бы отговаривать ее, умолял остаться, говорил бы, чего у меня недостаточно мужества для этого. И еще одна мысль терзала меня. А вдруг она не хочет, чтобы я ее нашел? Вдруг она убежала из-за меня? Что, если она догадывалась о моих чувствах? Я отложил ручку в сторону… Как бы я хотел, чтобы она была сейчас здесь и разрешила все мои сомнения.

Следующие полгода я жил между лагерем и библиотекой, пытаясь описать историю своей жизни. Зимняя спячка приостановила этот процесс. Я спал с декабря по март. Но прежде, чем я вернулся к своей книге, она сама вернулась ко мне.

Однажды утром, когда я грыз засохшую овсяную лепешку, запивая ее несладким чаем из древесной коры, ко мне с официальным видом подошли Смолах с Лусхогом и сели напротив меня. Почему-то я сразу понял, что разговор будет трудным и долгим. Лусхог ковырялся прутиком в палой листве, а Смолах делал вид, будто изучает игру света в листве дерева, под которым мы сидели.

— Привет, парни. В чем дело?

— Мы были в библиотеке, — сказал Смолах.

— Лет сто туда не ходил, — добавил Лусхог.

— Ну, теперь мы хоть знаем, чем ты там занимался.

— Да. Прочли поучительную историю твоей жизни.

Смолах пристально посмотрел на меня.

— Сто тысяч извинений, но мы должны были это сделать.

— Кто вам дал такое право? — разозлился я.

Они смущенно отвернулись, и я не знал, к кому из них обращаться.

— Кое-что ты описал неверно, — наконец произнес Лусхог, — Можно тебя спросить, зачем ты все это пишешь? Кому ты собрался это показать?

— И что это, интересно знать, я неверно описал?

— Я так понимаю, что писатель, когда пишет книгу, рассчитывает на то, что ее потом кто-то будет читать, — сказал Лусхог. — Вот ты на кого рассчитываешь? Нельзя же тратить время и силы, чтобы потом стать единственным читателем своей собственной книги. Даже человек, который ведет дневник, втайне надеется, что его кто-нибудь потом прочтет.

Смолах погладил подбородок двумя пальцами:

— Мне кажется, это большая ошибка — писать книгу, которую никто и никогда не сможет прочесть.

— Черт возьми! — закричал я, вскочив на ноги. — Что не так с моей книгой? В чем дело?

— Дело в твоем отце, — сказал Лусхог.

— В моем отце? При чем здесь мой отец? С ним что-то случилось?

— Он не тот, за кого ты его принимаешь.

— Он хочет сказать, что человек, которого ты считаешь своим отцом, твоим отцом не является, — пояснил Смолах.

— Пойдем-ка с нами, — сказал Лусхог.

Пока мы петляли по тропе, я пытался понять, каковы будут последствия от их знакомства с моей книгой. Во-первых, сами они всегда знали мое настоящее имя, а теперь они знают, что и я его знаю. Они прочли про мои чувства к Крапинке и решили, что я пишу для нее. Еще они узнали, что я про них про всех думаю. К счастью, Смолах и Лусхог — самые симпатичные персонажи в моей книге, хотя и немного эксцентричные. Зато они были неизменными спутниками всех моих приключений. Их претензии ко мне бесили меня, поскольку я понятия не имел, где находится Крапинка и как передать ей книгу, и уж тем более, никогда не задавался вопросом, зачем я пишу. Смолах и Лусхог, топавшие впереди меня по тропинке, прожили в этом лесу почти сотню лет. Они плыли сквозь вечность без всяких забот, без желания записать и осмыслить все то, что с нами происходит. Они не писали книг, не рисовали на стенах, не умели и не любили танцевать, но они жили в полной гармонии с окружающим миром. И почему я не стал таким, как они?

Уже в глубоких сумерках мы вышли из леса и, пройдя мимо здания церкви, оказались на городском кладбище. Я вспомнил, что был уже здесь однажды, много лет назад, но по какому поводу, понятия не имел. Надписи на многих могильных камнях истерлись от времени, и исчезнувшие с лица земли обитатели этих могил ждали теперь лишь, когда исчезнут и сами их имена. Мои друзья провели меня по дорожке между захоронений, и вскоре мы остановились у скромной могилы, поросшей бурьяном. Смолах показал на надпись на камне: «Уильям Дэй. 1917–1962». Я раздвинул траву и прикоснулся пальцами к бороздкам букв и цифр.

— Что с ним случилось?

— Мы не знаем, Генри Дэй, — тихо отозвался Лусхог.

— А я все-таки буду звать тебя Энидэй, — сказал Смолах, положив руку мне на плечо. — Ты один из нас.

— И давно вы об этом узнали?

— Мы подумали, что для книги тебе тоже нужно это знать. Тот человек в лесу, которого ты видел перед тем, как мы покинули наш первый лагерь, был не твой отец.

— И теперь ты понимаешь, — сказал Лусхог, — что человек в новом доме,