Книга Он убил меня под Луанг-Прабангом. Ненаписанные романы - Юлиан Семенов

смысл?!

Как можно было генеральному секретарю и «творцу нашего счастья» всерьез утверждать, что «под шумок болтовни о стахановском движении» некто отводит «удар от вредителей»?! Кто именно? Серго? Кто болтал о стахановцах? Как можно было столь пренебрежительно, по-барски, говорить о качественно новом почине, у истоков которого стоял именно Орджоникидзе?!

Порою, однако, меня не оставляло ощущение, что с речью выступал действительно тяжелобольной человек.

Судите сами: Сталин, например, утверждал, что «необходимо разбить и отбросить гнилую теорию, что у троцкистских вредителей нет будто бы больше резервов, что они добирают будто бы свои последние кадры. Это неверно, товарищи. Такую теорию могли выдумать только наивные люди».

Кто эти «наивные люди»? Серго?

«Сталин. У троцкистских вредителей есть свои резервы. Они состоят прежде всего из остатков разбитых эксплуататорских классов в СССР».

…Стоит только почитать Троцкого (а его надо б издать – объективности ради), чтобы стало ясно: никто из «эксплуататоров», тем более разбитых, за ним не пошел бы! Как они могли пойти за автором «перманентной революции» и военно-бюрократического, «приказного» социализма?!

Словно бы забыв о том, что он говорил в докладе, Сталин в своем заключительном слове утверждает прямо противоположное: «Вспомните последнюю (!) дискуссию в нашей партии в 1927 году… Из 854 тысяч членов партии голосовало 730 тысяч… Из них за большевиков голосовало 724 тысячи членов партии, за троцкистов – 4 тысячи членов партии, то есть около полпроцента… Вот вам вся сила господ троцкистов. Добавьте к этому то, что многие из этого числа разочаровались в троцкизме и отошли от него, и вы получите представление о ничтожности троцкистских сил…»

После этого взаимоисключающего противоречия я решил, что действительно имею дело с явным образчиком паранойи.

Затем, однако, посидев над текстом сталинской речи и заключительного слова еще и еще раз, я понял, что это не паранойя (или, точнее, не только паранойя).

Судите сами: в заключительном слове, произнесенном генсеком уже после того, как Бухарина увезли из зала заседаний в тюрьму, не лишив даже (хотя бы для порядка) выборного звания члена ЦИКа, Сталин утверждает: «Теперь, я думаю, ясно для всех, что нынешние диверсанты, каким бы флагом они ни прикрывались, троцкистским или бухаринским, давно уже перестали быть политическим течением…»

Бухарин отвергал все обвинения, его, тем не менее, отправляют в тюрьму, до суда еще долгих тринадцать месяцев, а Сталин уже называет его «диверсантом». Вот она, бесовская вседозволенность, вот он, призыв к погрому!

Дальше – еще страшнее. И – логичней! Как и в конце двадцатых, когда Сталин натравливал Зиновьева на Бухарина, так и в тридцать седьмом он спускает на Николая Ивановича троцкистов. Вот как он это делает: «Надо ли бить не только действительных троцкистов, но и тех, кто когда-то колебался в сторону троцкизма? – спрашивает Сталин собравшихся. – Тех, которые когда-то имели случай пройти по той улице, по которой когда-то проходил тот или иной троцкист? По крайней мере такие голоса раздавались здесь, на Пленуме… Нельзя всех стричь под одну гребенку… Среди наших ответственных товарищей имеется некоторое количество бывших троцкистов, которые давно уже отошли от троцкизма и ведут борьбу троцкизмом не хуже, а лучше некоторых наших уважаемых товарищей, не имевших случая колебаться в сторону троцкизма…»

А затем Сталин раскрывает карты – против кого обращены все его туманные намеки, когда речь идет о «хозяйственниках», об их «достижениях»: «Мы, члены ЦК, обсуждали вопрос о положении в Донбассе. Проект мероприятий, представленный Наркомтяжем (читай, Орджоникидзе. – Ю. С.), был явно неудовлетворительный. Трижды возвращали проект в Наркомтяж. Трижды получали от Наркомтяжа все разные проекты. И все же нельзя было признать их удовлетворительными. Наконец, мы решили вызвать из Донбасса нескольких рабочих и рядовых хозяйственников… И все мы, члены ЦК, были вынуждены признать, что только они, эти маленькие люди, сумели подсказать нам правильное решение…»

Дальше следует пропагандистский залп о «демократии», свободе выборов, тайном голосовании, отчетности перед народом.

Все взвешено и скалькулировано.

…Готовя тотальное уничтожение ленинской гвардии, Сталин высказал следующие директивные указания на этом зловещем Пленуме:

Первое. «Необходимо предложить нашим партработникам, от секретарей ячеек до секретарей областных и республиканских организаций, подобрать себе по два партработника, способных быть их действительными заместителями».

(Таким образом, по его модели, организованный террор должен срезать три слоя Памяти. – Ю. С.)

Второе. «Для партобучения секретарей ячеек необходимо создать в каждом областном центре четырехмесячные “партийные курсы”». (Этих тоже готовили к расстрелу.)

Третье. «Для идеологической переподготовки секретарей горкомов необходимо создать при ЦК шестимесячные курсы по “Истории и политике партии”».

Четвертое. «Необходимо создать при ЦК шестимесячное “Совещание по вопросам внутренней и международной политики”. Сюда надо направлять первых секретарей областных и краевых организаций и ЦК национальных коммунистических партий. Эти товарищи должны дать не одну, а несколько смен, могущих заменить руководителей Центрального Комитета нашей партии. Это необходимо, и это должно быть сделано».

Члены Пленума ЦК, таким образом, слушали план, по которому все они должны быть уничтожены.

Неужели никто не понял этого?!

А если поняли – отчего бездействовали? Паралич воли? Страх? «Авось, пройдет мимо меня»? Не прошло. Почти все участники этого Пленума были затем расстреляны.

…Все те, кто прошел «Курсы» и «Совещания» (и после этого остался в живых), бешено аплодировали появлению фильма «Ленин в Октябре», который следовало бы назвать «Сталин в Октябре».

Ни Орджоникидзе, ни Свердлов – не говоря уже о Бухарине, Троцком, Антонове-Овсеенко, Подвойском, Раскольникове, Бубнове – в фильме не были упомянуты. Термидор стал свершившимся фактом – партию за эти месяцы успели переучить.

В феврале 1937 года Сталин торопился: он должен был получить к Октябрю, к двадцатилетию Революции, новую версию Истории, которая бы отныне сделалась «Катехизисом» для народа.

Что ж, судя по тому, как много людей и поныне вздыхают о «Хозяине», он преуспел и в этом.

Трагедия еще не окончена. Она продолжается.

В наши сердца должен постоянно стучать пепел тех, кто пал жертвой антиленинского переворота.

Если нет – прощения нам не будет: новые любители «острых блюд» уготовят трагедию пострашнее тридцать седьмого – кулинары кровавых пиршеств ждут своего часа.

26. Судьба солдата в Америке

В тот день я продал в букинистическом «Орлеанскую девственницу» с озорными иллюстрациями. За два тома уплатили триста рублей[8]. Сто я отложил на жизнь, а остальные спрятал во внутренний карман пиджака, чтобы перевести старику во Владимирский политический централ.

После букинистического я поехал к моему другу Леве Кочаряну. Он лежал на тахте и читал книгу Юлиуса Фучика. Тогда эта книга называлась «Слово перед казнью», потому что кому-то наверху «Репортаж с петлей на шее» показался натуралистическим и рекламным.

Я