Книга Война и потусторонний мир - Дарья Раскина

не отнимая рук от лица, но словно почувствовав его близость, шагнула в пушистое объятие.

– Лизавета Дмитриевна, – ласково произнес он, несмело касаясь ее волос, – остался только вечер… Уже с рассветом вы полностью обратитесь, и все будет позади. Вы будете свободны от прошлой жизни, а новая будет такой, как вы сами пожелаете. – Он вздохнул и шепнул ей в макушку: – Лиза…

Она расплакалась сильнее.

Оставаться рядом показалось бестактно.

– Оставим их, – сказал Петр, и все будто очнулись. Засуетившись, зашуршали туфлями и гуськом вернулись в гостиную.

Петр направился было вслед за ними, но вдруг услышал звук, который заставил его остановиться. Где-то в дальних комнатах сдавленно выла собака. Намереваясь не делать ничего поспешного, а лишь прислушаться, Петр осторожно сделал шаг к коридору, но Азовья Врановна удержала его за локоть.

– Петр Михайлович, – сказала она, – уделите мне минуту. Расскажите, нравится ли вам у нас. Я слышала, дочь показала вам сад? Пришелся ли он вам по вкусу?

Петр мимолетно обернулся, запоминая комнаты, из которых ему слышалась собака, и позволил повести себя к главной зале.

– Боюсь, «по вкусу» не в полной мере выражает мои чувства. Право, я затрудняюсь подыскать слова, столько в этом красоты и искусства.

Азовья Врановна слушала его с мягкой, покровительственной улыбкой.

– Вы хороший человек, Петр Михайлович, я это вижу, – сказала она. – Я понимаю, почему Танюша желает вам добра и просит за вас. Я одобряю ее благородный порыв, и все же, боюсь, жениться вам придется.

Петр посчитал, что неверно ее расслышал.

– Как вы сказали?..

Азовья Врановна похлопала его по руке.

– Вы же видите, моя сестра не пойдет против своих принципов, а значит, дороги назад вам уже нет. А что вам? Поживете здесь годков пять, сделаете цветок – и вы свободны.

– Пять… лет? – ошеломленно отозвался Петр.

– Вам ведь здесь понравилось? Вот будет возможность рассмотреть все в деталях. Тепло ваше отбирать никто не собирается, в других смыслах вы Татьяне также, видимо, неинтересны… все это формальность. Формальность, которую, к сожалению, придется исполнить.

Мерзковатый липучий страх, страх, хотя бы однажды испытанный каждым мужчиной, загнанным в свадебную ловушку, тюкнул молоточком по желудку.

– Я не думаю, что ваша дочь согласится… – Петр обернулся, выискивая взглядом Татьяну, но Азовья Врановна удержала его за локоть.

– Танюша слишком горда, чтобы просить вас, но вы же видите, выбор у нее небольшой. Алина – ее подруга с младенчества, можно сказать, сестра. На что бы вы пошли ради того, кто вам настолько дорог?

Петр гулко и больно сглотнул.

– Азовья Врановна, позвольте мне говорить с вами откровенно, – начал он, вглядываясь в ее доброе, материнское выражение лица. – Я не могу здесь оставаться, ни на пять лет, ни даже на пять дней. Как вы, возможно, знаете, в Живой России война, и я…

– И вы необходимы для победы над французом? Не слишком ли самонадеянно, Петр Михайлович?

– Но мое место там!

– Однако сейчас вы здесь – и вряд ли ваше отсутствие там на что-нибудь повлияло.

– Как вы не понимаете, – Петр выдохнул, сдерживаясь, – я должен быть там, должен!

– И вы будете, – сказала Азовья Врановна примирительно, – просто немного позже. Поверьте, по-другому нельзя…

Она коротко сжала его руку и улыбнулась. Спокойный мягкий ее голос пугал сильнее визгов ведьмы или рычания бесов, в зелено-голубых глазах отражалась окончательность. Становилось ясно, что судьба Петра и в самом деле решена. Страх поднялся теперь во весь рост, страх новый, прежде неведомый. Не привычный страх физической расправы, не страх войны или смерти, а нелепый ужас душевной несвободы. «Сандра, – подумал он в приступе отчаяния, – я в аду! Меня пытаются женить, заточить! Сашенька, что мне делать?..»

«Возьми чужое платье и беги, – раздался вдруг в ушах насмешливый Сашкин голос. – Мне же помогло…»

Петр не успел подивиться услышанному, как тут же его залила волна горячего лихорадочного стыда. Голодной псиной накинулась совесть. «Сандра… душа моя… Я чурбан, я осел, я недостойный брат. Я вправду считал, что делаю лучше… Сможешь ли ты простить мне мое тугодумство? Мое… предательство?» Он не ожидал ответа, но в голове снова прозвучал четкий голос сестры: «Ты, Петро, главное, выживи, а там сочтемся – при встрече…»

Эти слова отрезвили. Петра будто как следует хлестнули по щекам и привели в чувство. И сразу стало очевидно, что требуется сказать и что делать. Петр нагнал Азовью Врановну и учтиво ей поклонился.

– Любезная Азовья Врановна, – начал он негромко. – Вот уже несколько дней я путешествую в потустороннем мире. Многое восхитило меня, многое напугало, многое заставило задуматься. Но ничто так не восхитило, и ничто так не напугало, и ничто не заставило так задуматься, как встреченные мною здесь женщины. С ними можно не соглашаться, на них можно кипятиться, но нельзя не уважать их ум и смелость. Каждая из них значительна, если не велика. Так неужели кто-то, кроме них самих, может распоряжаться их жизнью? Вы, любящая мать, неужели позволите кому-то решать судьбу Татьяны? Согласитесь, чтобы другие приказывали ей идти против мечтаний? Ваша сестра желает лучшего, но она пытается переломить ее волю, так неужели вы допустите, чтобы это случилось? – Немного помолчав, он добавил: – Ни одна женщина не заслуживает, чтобы ее ломали.

Глаза Азовьи Врановны заблестели. Она повертела зеркальце на поясе и взглянула на Петра:

– Вы правда верите в то, что говорите?

– Да! – ответил Петр со всей искренностью. – Несомненно.

Азовья Врановна притянула его и коротко обняла.

– Оставайтесь здесь, – сказала она, прикладывая платок к уголкам глаз, – я поговорю с сестрицей.

Легкие ее туфельки едва слышно зашуршали по каменному полу, а Петр с усилием разжал пальцы. Пот неторопливо остывал на его разгоряченном лбу.

Он привалился к колонне, ощущая затылком приятный холод камня, и попытался вновь вызвать в памяти голос сестры. Слишком настоящим он был, слишком ясно раздавался, слишком разумно говорил – и именно то, что сказала бы Сашка. Возможно, следует всего лишь снова позвать ее? «Сандра?.. Сандра, дружище, неужели ты правда слышишь?»

Сначала в мыслях звенела лишь тишина, но спустя мгновения Петру показалось, что что-то… отзвук… или эхо? Что-то донеслось, будто дуновение ветра… будто запахло клеверным лугом, травянисто и медово…

– Волконский, мне нужно с вами объясниться.

Петр вздрогнул и открыл глаза. Проклятый упырь, чтоб ты провалился…

– В этом нет необходимости, – отмахнулся он раздраженно. Не было желания выслушивать оправдания, тем более сейчас, когда Петр, возможно, хотя бы в грезах едва не услышал Сашку.

– И все же выслушайте меня. – Лонжерон подошел вплотную, маяча своим длинным носом, не позволяя отступить или даже