Книга Здесь, на Земле - Элис Хоффман

— Она пошла к Сюзанне Джастис. Взяла с собой собачку. Поедет к себе домой, в Калифорнию.

Хэнк кивает. Садится на холодные деревянные ступени дома своего отца. Растет прилив, звуча как миллионы слез. А может, это тихо трескается лед под натиском соленой ледяной воды?

— Я не виню ее, — говорит он.

— Вина — дело серьезное.

— А когда все идет наперекосяк, рушится в тартарары — кого тогда винить? Себя?

Парень пытается улыбнуться, но не выходит.

— Если он явится за конем, я его убью, — помолчав, вдруг говорит Трус.

— Что, правда? И как?

Трус смотрит на цаплю, такую далекую, что кажется сухой торчащей веткой.

— Голыми руками.

— Я бы на твоем месте, — силится не рассмеяться Хэнк, — перво-наперво хорошенько спрятался перед его приходом.

Весь день они трудятся над превращением маленькой полуразрушенной пристройки в подобие конюшни. Хэнк заколачивает досками дыры в стене. Трус выстилает болотной травой крышу. Сегодня сдача выпускной письменной работы, но Хэнк надеется, что удастся взять отсрочку.

— Я могу написать записку директору школы, все объяснить, — предлагает Трус.

— Не стоит. Я в состоянии отвечать за свои поступки. И вожусь тут с Таро из-за Гвен, а не ради тебя.

— Конечно, конечно. И вот это — тоже от Гвен, а не от меня.

Трус выкладывает на перила серебряный компас, давным-давно ему принадлежавший. Вдалеке, в высокой траве сухая ветка, обернувшаяся цаплей, пускается в полет, грациозно скользя в последнем луче гаснущего дня.

— Кто знает, может, я тебя никогда и не терял, — говорит Алан Мюррей своему сыну.

22

Марч давно уже не придумывает и не мастерит ювелирные украшения, перестав ждать, что Холлис привезет ей из Бостона серебро. Самоцветы, которые она надеялась видеть в изящных браслетах — все эти опалы, турмалины и топазы, — сложены в брезентовый чехол, что засунут в дальний угол ящика в шкафу. Ничем не занятая, она подолгу смотрит на ледяные корки на окне и ждет наступления ночи, а временами выходит погулять, бродя вдоль лугов и бесконечных каменных оград. Как-то она дошла аж до кладбища, но испугалась. На деревьях — ни листочка, и земля под ногами показалась такой неумолимо жесткой. Хуже всего, что ей почудилась вдали Джудит Дейл. Та плакала.

Теперь Марч не отваживается гулять дальше Лисьего холма (здесь, по крайней мере, жила ее семья). Она часто сюда ходит, даже в ледяной дождь и снег — наверное, поэтому стала сильно кашлять. Сухой, дерущий горло кашель все не проходит, несмотря на горячие чаи с медом, которые она постоянно пьет.

Лисий холм делает ее печальной, но она все равно сюда идет, что ни день. Попытка Хэнка спасти голубиное гнездо не удалась: птицы не улетели, и их уж нет на этом свете. Марч вглядывается в окна старого дома и не может не думать о миссис Дейл. Так и тянет норой оглянуться через плечо, будто там, за спиной, стоит Джудит.

Почему ее не похоронили с колечком изумруда на руке, подарком глубокой любви? Марч все думает и думает об этом, и на днях, похоже, нашла ответ. На Джудит не было кольца в момент кончины. Она сняла его до того и отложила. Покончила с любовью. Или, во всяком случае, с тем чувством, что обязывает быть верной, а взамен дает намного меньше, чем ты ждешь.

Хорошо, что Гвен уехала. Она бы возненавидела, как быстро сгущается здесь темнота (черно, как в дегте, уже в четыре). Она бы презирала их жизнь, ставшую такой жалкой, такой гнетущей. Были праздники — и никакого обмена подарками. Даже те украшения, что смастерила Марч, не пригодились. Луиза Джастис оставила им на крыльце корзинку с большим кексом и яичным коктейлем — от имени работников библиотеки, — подобную той, что принесла на Глухую топь Трусу. Похоже, они с Холлисом угодили в категорию людей, которых все жалеют. Превратились в горемычные создания, которые и праздник-то не знают толком, как отпраздновать.

Холлис хотя бы все так же ездит в город (в основном сидит во «Льве»), но Марч никогда но берет с собой. Там другие мужчины, они на нее посмотрит — и мало ли чего еще захотят. А еще — о чем он, разумеется, молчит — некоторых женщин может сильно раздражить ее присутствие, Марч даже рада, когда он уходит на ночь глядя и когда встает с постели ни свет ни заря — обойти границы своих владений. О да, Холлис любит свою собственность, «мое — это мое». Недели напролет после отъезда Гвен он колесил с ружьем по всем проселкам, но так и не нашел коня. Марч знает, где Таро. Но не скажет. Случайно, на прогулке, наткнулась на него. Было поздно, смеркалось и в неверном свете гаснущего дня ей поначалу показалось, будто видит тени.

То был Алан, ее брат, и конь. Два старых «мешка с костями». Алан косил и вязал сено, укладывая снопы на спину коню; Кружились над топью черные дрозды и чайки, звук косы эхом поднимался ввысь. Марч слышит, как бьется ее сердце в тишине, у рта она держит свой черный шарф, чтобы не морозили грудь вдохи. Как бы ей хотелось стать такой вот птицей и улететь далеко прочь отсюда. Как бы хотелось вскричать: «Боже, избави нас от лукавого, а более всего — от самих себя!»

Буквально все теперь способно вызвать ссору между ней и Холлисом. «Не так смотришь, не так дышишь, опять мешаешь, ты сегодня какая-то чужая, не моя…» Он по-прежнему очень страстен, но плоть уже отказывается исполнять его запросы. Если у них не вышло в постели — ее вина. «А чья же? Ты никогда не делаешь так, как я говорю». Марч выходит, хлопает дверью, давая ему еще больше оснований отправиться к одной из тех женщин в городе, которые жаждут делать вид, что он — всецело их (пусть даже всего лишь часа на два). Вернувшись, он винит Марч и за это. «Это ты толкнула меня к ней. Я как бездомный. Почему ты так со мной поступаешь? Со мной, с нами?»

Потом, разбранив ее, Холлис обращает свою ярость на себя. Вот когда обнажается та нить, которой привязана к нему Марч: она идет к нему, утешает, умиротворяет. «Никто никогда не любил и не полюбит тебя так, как я, — шепчет он ей. — Ты никому не достанешься, если не мне. Даже и не думай от меня уйти. Я серьезно. Даже и не думай».

Канун Нового года, и Марч рада, что Холлис с самого утра ушел. Не дает покоя кашель, она очень устала и потому искренне благодарна за толику недолгого мира и спокойствия. Хэнк планировал было пойти на ночь к одноклассникам, но в последнюю минуту передумал, хотя уже одет в приличную белую рубашку и причесан. Гвен — вот с Кем сейчас он хочет быть, а не с друзьями из школы. Что ж, посмотрит часок новогоднее ТВ да и ляжет спать.

По пути в гостиную он замечает на кухне Марч, в полном одиночестве сидящую за столом, и не может пройти мимо. Они заваривают чай, играют в рамми,[32]а потом Хэнк неожиданно для самого себя вдруг предлагает:

— А давайте прокатимся?

Марч улыбается. Племянник всегда поражал ее своей душевной непосредственностью.