Книга Плследний из Мологи. Жизнеописание архимандрита Павла (Груздева) - Наталья Анатольевна Черных
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Тетя Валя, с работы в лагерь иду, так, мол, и так, давай! Она мне картошки и сюды, и туды. И в штаны, и за пазуху — словом, куда только мог, натолкал, а что поделаешь? Ведь сколько голодных ртов там за проволокой в бараке-то? И вот несу, а через вахту еще пройти надо, ведь там не зря стрелки стоят, обыскивают. Подхожу на вахту, слышу — один стрелок другому говорит: «Это святоша, нечего его обыскивать, пусть проходит».
Слава Тебе, Милостивый Господи! Пройду, вот человек десять-пятнадцать так и накормлю — то картошка, то турнепс, а то еще чего, не знаю».
Бывалые лагерники говорят, что лагерь — великий развилок. Это как в русских сказках, где каждый из сыновей — крестьянский ли, царский сын — должен был выбрать свой путь: направо пойти — коня потерять, налево пойти — женату быть, прямо пойти — буйну голову сложить. Так и лагерь с его беспощадной реальностью предлагает на выбор: «Пойдешь направо — жизнь потеряешь, пойдешь налево — потеряешь совесть». И выбор этот приходилось делать ежедневно, ежечасно: «Согласен с этим, да, номер 513?»
Так на самой грани жизни и смерти испытывалась вера: не то почтенное благочестие в сверкающих церковных ризах, а оголенная суть человека, именуемая совестью. Много было верующих в лагерях — «этапы и могильники, этапы и могильники, — кто сочтет эти миллионы?» — словно вся Церковь Христова ушла из былого великолепия храмов за колючую проволоку — но здесь, в рубище арестантском, в голоде и холоде, издевательствах и побоях, явила пример небывалой стойкости и смиренной высоты духа. И чувства юмора к тому же.
— Раньше рыбари шли в богословы, а ныне богословы — в рыбари, — шутил на Соловецких островах заключенный архиепископ Иларион Троицкий, вылавливая рыбу из Бела моря, — он был назначен бригадиром рыболовецкой артели.
Разные людские потоки в разные годы лились в лагеря — то раскулаченные, то космополиты, то срубленная очередным ударом топора партийная верхушка, то научно-творческая интеллигенция, идейно не угодившая Хозяину — но всегда и в любые годы был единый общий поток верующих — «какой-то молчаливый крестный ход с невидимыми свечами. Как от пулемета падают среди них — и следующие заступают, и опять идут. Твердость, не виданная в XX веке!» Это строки из «Архипелага Гулаг».
На великом лагерном развилке верующим было несравненно легче — они свой выбор сделали единожды и навсегда.
Словно в первые христианские века, когда богослужение совершалось зачастую под открытым небом, православные молились ныне в лесу, в горах, в пустыне и у моря. В уральской тайге служили Литургию и заключенные Вятских исправительно-трудовых лагерей. Были там два епископа, несколько архимандритов, игумены, иеромонахи и просто монахи. А сколько было в лагере верующих женщин, которых всех окрестили «монашками», смешав в одну кучу и безграмотных крестьянок, и игумений различных монастырей. По словам отца Павла, «была там целая епархия!» Когда удавалось договориться с начальником второй части, ведавшей пропусками, «лагерная епархия» выходила в лес и начинала богослужение на лесной поляне. Для причастной чаши готовили сок из различных ягод: черники, земляники, ежевики, брусники — что Бог пошлет; престолом был пень, полотенце служило как саккос, из консервной банки делали кадило. И архиерей, облаченный в арестантское тряпье –
«разделиша ризы Моя себе, и об одежде Моей меташа жребий» —предстоял лесному престолу как Господню, ему помогали все молящиеся.
«Тело Христово примите, источника бессмертного вкусите», —пел хор заключенных на лесной поляне… Как молились все, как плакали — не от горя, а от радости молитвенной…
При последнем богослужении (что-то случилось в лагпункте, кого-то куда-то переводили) молния ударила в пень, служивший престолом, чтобы не сквернили его потом. Он исчез, а на его месте появилась воронка, полная чистой прозрачной воды. Охранник, видевший всё своими глазами, побелел от страха, говорит: «Ну, вы все здесь святые!»
Были случаи, когда вместе с заключенными причащались в лесу и некоторые из охранников-стрелков.
Шла Великая Отечественная война, начавшаяся в воскресенье 22 июня 1941 года — в День Всех Святых, в земле Российской просиявших, и помешавшая осуществиться государственному плану «безбожной пятилетки», по которому в России не должно было остаться ни одной церкви. Что помогло России выстоять и сохранить православную веру — разве не молитвы и праведная кровь миллионов заключенных — лучших христиан России?
Высокие сосны, трава на поляне, престол херувимский, небо… Причастная зековская чаша с соком из лесных ягод:
«…Верую, Господи, что сие есть самое пречистое Тело Твое и сия есть честная Кровь Твоя… иже за ны и за многих проливаемая во оставление грехов…»
В середине войны, году в 1943-м, открыли храм в селе Рудниках, находившемся в 15-ти верстах от лагпункта № 3 Вятских трудовых лагерей, где отбывал срок о. Павел. Настоятелем вновь открывшегося храма в Рудниках был назначен бывший лагерник, «из своих», священник Анатолий Комков. Это был протоиерей из Бобруйска, тянувший лагерную лямку вместе с о. Павлом — только во второй части, он работал учетчиком. Статья у него была такая же, как у Павла Груздева — 58–10–11, т. е. пункт 10 — антисоветская агитация и пропаганда и пункт 11 — организация, заговор у них какой-то значился.
И почему-то освободили о. Анатолия Комкова досрочно, кажется, по ходатайству, еще в 1942-м или 1943-м году. Кировской епархией тогда правил владыка Вениамин — до того была Вятская епархия. Протоиерей Анатолий Комков, освободившись досрочно, приехал к нему, и владыка Вениамин благословил его служить в селе
