Книга Флегетон - Андрей Валентинов

Поручик Усвятский просит воспроизвести полный текст махновской «наглядной агитации» на бортах тачанок. Категорически отказываюсь это делать, но намекну, что речь шла о полной невозможности ни догнать, ни перегнать, ни уйти от «батьки». Правда, сказано это куда короче и выразительнее.

13 июня.

Странный день. Сегодня впервые получил письмо. Долго разглядывал конверт, не понимая, от кого сие послание. Обратный адрес – пражский. И только распечатав, я сообразил, что весточку мне прислал Лешка, то есть, капитан Егоров.

Как выяснилось, уже бывший капитан. После эвакуации Лешка демобилизовался и теперь обитает в Праге, где занимается некими делами, о сути которых сообщает лишь намеками. Все же можно понять, что правительство Чехословацкой республики готовит большую программу помощи русским беженцам, и Лешка каким-то образом оказался среди ее авторов и организаторов. Готовится что-то грандиозное, чуть ли не университет с академией наук. Слабо верится, конечно. Но, во всяком случае, спасибо господам чехословакам хотя бы за добрые намерения.

Обо мне Лешка услыхал не от кого-нибудь, а от того самого генерала Володи. Тогда, в ресторане, именно он помогал эвакуировать мое бренное тело, поспешив известить обо всем Егорова. Очевидно, генерал Володя не упустил ни малейшей подробности, поскольку Лешка именует меня в письме старым греховодником и просит, при случае познакомить его с моей истанбульской дамой. Впрочем, по его словам, пражанки тоже чудо как хороши, особенно в сочетании со здешним черным пивом. В конце письма бывший капитан советует мне подавать рапорт о демобилизации, забирать мою истанбульскую знакомую и ехать прямиком в Прагу. К сему прилагается адрес в Истанбуле, где можно решить проблемы с документами и разрешением на въезд-выезд.

Я не удержался и пересказал Туркулу содержание письма. К моему удивлению, Антон Васильевич отнесся к Лешкиным прожектам с полной серьезностью, согласился с тем, что Татьяну надо будет забрать с собой, но в Прагу ехать не советовал, равно как и снимать военный мундир. Он считает, что будет ли университет, не будет – неизвестно, а служба, по крайней мере, не даст пойти по миру. То, что я с моим здоровьем в Праге никому не нужен, Туркул из вежливости не произнес, но я его понял. Впрочем, и для Татьяны я теперь слабая защита.

Я полюбопытствовал у Антона Васильевича насчет поездки в Крепкостенную Трою. Он успокоил меня, велев не волноваться. Все остается в силе, а больному не стоит постоянно думать о путешествии – это, как известно, очень плохая примета. Да, пожалуй. Как-то странно, тянет меня в Гиссарлык, а ведь раньше он никогда не вызывал у меня таких повышенных эмоций.

Поручик Усвятский вновь в выигрыше. Он вполне серьезно предлагает основать в Белграде или Софии преферансный клуб и иметь с этого кусок хлеба с маслом. Я посоветовал ему для начала приобрести канделябры.

Генерал Туркул попросил меня поподробнее описать внешность и манеры Упыря. Касательно его внешности могу лишь добавить, что, в целом, Упырь не производит карикатурного впечатления, несмотря на небольшой рост и сутулость. В нем чувствуется большая сила, особенно, когда он начинает говорить. Взгляд у него, действительно, пронзительный, но, конечно, никакой не гипнотический, как многие меня уверяли. При разговоре жестикулирует, улыбается редко. По мне, лучше бы не улыбался.

Одним словом, личность неординарная.

Говорит Упырь по-русски правильно, но с заметным южным акцентом. Ко мне он обращался исключительно на «вы», чем приятно порадовал. Пару раз, наверное, по привычке, назвал меня «товарищем», я же, в свою очередь, не желая титуловать эту личность ни «товарищем», ни «господином», обращался к нему по имени-отчеству. Когда он впервые услыхал это, то, похоже, удивился – и тут стал называть по имени-отчеству меня, хотя я ему не представлялся. Да, разведка у него работает без сбоев.

Я уже отмечал, что голос у него высокий и резкий. Но вскоре на это перестаешь обращать внимание, фиксируя только смысл высказанного. Наверное, он прекрасный митинговый оратор. Не Разин, конечно, но, говоря по чести, Разин на пулеметной тачанке выглядел бы странновато.

Мне думается, что в нормальной жизни он был бы постоянным неудачником. Но теперь его час, и мне порою казалось, что передо мною – живое воплощение Смуты, ее своеобразный символ.

Итак, я сел на стул, оказавшись где-то в полутора метрах от Упыря, и внезапно для самого себя спросил, правда ли, что не следует смотреть ему в глаза при разговоре. Я пояснил, что у меня имеется противоположная привычка, и как бы нам не споткнуться на этой мелочи. Упырь в ответ вполне по-человечески рассмеялся и велел мне не слушать сказки, добавив, что «хлопцы» могут о нем придумать еще и не такое. Но тут же лицо его вновь стало жестким, и он взял разговор в свои руки. Курить не предложил, сам тоже не курил, и на столе я не увидел ни папирос, ни махорки.

Прежде всего Упырь уведомил, что он в явном затруднении. Ему, как и любому командиру, следует выручать своих подчиненных из беды, а наше предложение кажется ему на первый взгляд вполне приемлемым. Вместе с тем, у него и у «штаба» возникли серьезные сомнения. Но прежде он хочет убедиться, что в этих двух полковниках, действительно, лично заинтересован сам Барон. Я предъявил ему свои полномочия – бумагу за подписью Барона, данную мне полковником Выграну. Упырь внимательно с нею познакомился, вернул и продолжил.

Бумага эта, заметил он, укрепила его сомнения. Офицеры – он подчеркнул «штаб-офицеры» – нужны Барону, а, следовательно, и всей Русской Армии. А раз так, то, отпуская их, он и его «штаб» нанесут вред борьбе с белогвардейцами. В этом случае, возможно, следует пожертвовать жизнью нескольких хороших «товарищей» ради победы общего дела.

Все это он изложил, разумеется, в иных выражениях, но очень ясно и конкретно. Признаться, таких глубин я Упыря не ожидал. Скорее, рассчитывал, что он начнет торговаться из-за количества голов. Оказывается, у разбойников тоже имеются принципы!

Для двух загулявших полковников настала решающая минута.

Прежде всего я подтвердил, что понял его опасения. Но тут же тоном легкого удивления поинтересовался, имел ли он так сказать, честь лицезреть этих двух «штаб-офицеров». Упырь кивнул в знак того, что полковников видел и с ними общался. Я, форсируя удивление, заметил, что в этом случае он едва ли стал бы говорить о них, как о лицах, необходимых Русской Армии.

Видит Бог, я никогда не видел этих полковников и ничего не слышал о них. Но об окружении Барона некоторое представление имел, и потому решил рискнуть.

Упырь, подумав, согласился, что полковники не кажутся ему героями, но личная заинтересованность Барона по-прежнему настораживает. Тогда я рубанул, что удивляться тут нечему: полковники – обыкновенные тыловые шкуры и пни с погонами, и, будь бы воля, я обменял бы его «товарищей» на любого пленного фронтовика, а тут приходится торговаться из-за двух собутыльников Его Превосходительства. Говорил я это вполне искренне, ибо говорил чистую правду.

Тут Упырь задумался уже надолго и под конец заявил, что надо будет посоветоваться со «штабом». Я внезапно рассмеялся. Он бросил на меня пронзительный взгляд, и пришлось пояснить, что все начальники одинаковы. Все пытаются, принимая решение единолично, ссылаться на необходимость «посоветоваться». Заодно это хороший способ потомить собеседника.